Особенно,... 
121 
В последние две недели его сильно тянуло к народным песням и эксцентрическим трюкам, и именно по этой причине он вел простую жизнь аскета. Он возобновил свои утренние пробежки и даже увеличил их продолжительность, свел количество выкуриваемых сигарет до полутора-двух штук в сутки и всякий раз, когда в голову начинали лезть посторонние мысли, падал на пол и отжимался до полного изнеможения, которое наступало, увы не сразу.
Илларион отжимался на кулаках и делал вид, что не слышит настойчивого стука, доносившегося из прихожей. Сегодня запойный сосед превзошел самого себя — судя по часам, мирно тикавшим на книжной полке, он барабанил в дверь уже шестую минуту подряд, в то время как раньше его хватало на две, от силы три минуты непрерывного стука.
Илларион позволил себе слегка расслабиться и подумать о том, что произошло. Почему он, уже немолодой и, казалось бы, начисто лишенный детских комплексов человек, всегда умевший очаровать любую женщину, вдруг сделался робким и косноязычным именно тогда, когда все зависело от того, что и как он скажет? Причем речь шла не об интрижке, не о мелком происшествии, которое пройдет и забудется через год — речь шла о Татьяне.
Отжимаясь на сжатой в кулак левой руке, Илларион поймал себя на том, что все-таки думает о Татьяне и, сев на пол, беспомощно развел руками: на чем, спрашивается, ему поотжиматься еще, чтобы перестать думать?
В дверь продолжали стучать.
— Семь минут, — вслух сказал Илларион, бросив взгляд на часы. — Совсем офонарел, бродяга!
— Открывай, Забродов! — донеслось из-за двери. — Я же знаю, что ты там!
Илларион встал и вышел в прихожую.
— А откуда ты знаешь, что я тут? — с интересом спросил он через дверь.
— Ты что, черт возьми, пьян? У тебя же свет во всех окнах!
— Да, — уважительно сказал Илларион, открывая дверь. — МУР — это серьезно! От МУРа не спрячешься, МУР из-под земли достанет и из-под воды выудит…
— Ну, понес, — проворчал полковник Сорокин, входя в прихожую. — Ты почему не открываешь?
— А у меня депрессия, — искренне ответил Илларион, замаскировав свою искренность шутливой интонацией. — И вообще, мой дом — моя крепость, хочу открою, хочу — закрою…
Его шутливый тон, похоже, не обманул Сорокина.
Полковник бросил на него быстрый взгляд из-под озабоченно нахмуренных бровей и решительно принялся раздеваться.
— Хмуриться не надо, лада, — сказал Илларион, принимая у полковника пальто.
— Какая я тебе лада? — огрызнулся Сорокин, причесывая перед зеркалом редеющие волосы. — Твоя лада в больнице сидит, врачи ее никак из палаты выманить не могут. Это ты ей скажи, что хмуриться не надо, а я уж как-нибудь сам разберусь, хмуриться мне или плясать.
Он резко дунул на расческу, придирчиво осмотрел ее и спрятал в нагрудный карман пиджака.
Илларион проводил его в комнату, на ходу натягивая рубашку, и усадил в кресло, предварительно сняв с него стопку книг.
— Бумаги-то, бумаги, — проворчал Сорокин, усаживаясь. — Как на школьном дворе в день сбора макулатуры.
— Но-но, — сказал Илларион, — ты полегче! Нашел макулатуру!
— А что? — Сорокин пожал плечами. — Если твою библиотеку переработать, знаешь, сколько рулонов туалетной бумаги получится?
— Мрачно шутишь, полковник, — сказал Илларион, усаживаясь напротив. Юмор из отхожего места тебе не идет, особенно когда ты в штатском. Что у тебя стряслось?
— Что стряслось… Слушай, а выпить у тебя нет? — с внезапной надеждой спросил Сорокин.
— Нету, — Илларион развел руками. — Я силу воли воспитываю. Насчет выпить — это к Лехе, на третий этаж.
— Это который в одних трусах на лестнице спит? — уточнил полковник.
— Он самый.
— Бесполезно. Я его пробовал разбудить, отморозит же себе все, что можно… Нет, не просыпается.
— Так он что, так и лежит там? — встревожился Илларион. — Слушай, он же на самом деле замерзнет!
— Не замерзнет, — Сорокин махнул рукой. — Его какая-то тетка за ногу в квартиру затащила.
— Жена, — пояснил Илларион. — Есть женщины в русских селеньях… Так что стряслось? Или это служебная тайна? Клянусь, я больше не буду путаться под ногами.
Сорокин тяжело вздохнул, никак не отреагировав на шпильку. Это уже был тревожный симптом, и Илларион отправился на кухню ставить чайник.
— Ты знаешь, — через некоторое время крикнул из комнаты Сорокин, — нам пришлось отпустить Вареного.
121 
