21 
— Вот артист… Я вчера так замоталась, что легла раньше тебя. Вы еще бубнили на кухне, когда я уснула.
— Мы?
— Ты и Жанна.
— Жа… Какая Жанна?
— Жанна Токарева. Ну, ты даешь, Шинкарев! Ты же весь вечер вокруг нее увивался, как молодой. Вы на кухне о музыке беседовали. Я слушала, слушала, да и заснула…
— Увивался? Я? Хотя постой… вот черт! Надеюсь, ты понимаешь…
— Понимаю, понимаю, — рассмеялась Алла Петровна. — Если бы не понимала, то еще вчера устроила обоим веселую жизнь. А так… Ты же с кулаками не бросаешься, когда меня танцевать приглашают. И потом, вы так мило беседовали…
— О музыке? — тупо переспросил Сергей Дмитриевич. — Я же в ней разбираюсь, как свинья в апельсинах… Нет, ты серьезно? Вот черт, ничего же не помню… То есть, как танцевали, помню… хотя и смутно, признаться. А вот о музыке…
— Ого! — Алла Петровна снова рассмеялась. — Ты бы себя послушал! Просто музыкальный критик. Бэлза да и только.
— Обалдеть можно, — искренне сказал Сергей Дмитриевич. Он испытывал огромное облегчение, на дне которого все еще плескалось легкое беспокойство: провожая девушку до метро, он мог наговорить ей бог знает какой ерунды, а то и вовсе попробовать приставать. Если она пожалуется, может выйти неприятность. Впрочем, к неприятностям подобного рода он уже привык: врать жене Шинкарев не умел, и все его редкие ухаживания за знакомыми и сотрудницами неизменно заканчивались короткой бурной выволочкой, после которой Алла Петровна вела себя, как ни в чем ни бывало, а объекты ухаживаний Сергея Дмитриевича начинали шарахаться от него, как от зачумленного.
— Ага, — сказал он, — тогда ясно… Навернулся где-нибудь и часы разбил. Надо же было так нализаться!
— Не расстраивайся, — утешила его жена. — Дело житейское. Да ты и выпил-то всего ничего. Отдохнуть тебе надо, вот что. И не дома на диване, как ты любишь, а поехать к морю, пожариться на солнышке, пузо свое в соленой водичке пополоскать… Давай займем денег и смотаемся в какую-нибудь Грецию!
— Ну, это уже пошел радужный туман, — иронически заметил окончательно успокоенный Сергей Дмитриевич. — Ты еще про Майами-бич вспомни. Ладно, ты тут помечтай, а я побежал, не то и вправду опоздаю.
«А что, — думал он, торопливо сбегая по лестнице и здороваясь с поднимавшимся навстречу соседом, — может быть, плюнуть на все и закатиться на пару неделек на пляж. Отдохнуть по-настоящему, как встарь, дать копоти на всю катушку — глядишь, и полегчает.
Может быть, хоть на время отпустит…»
Думая так, он привычно охлопывал карманы, проверяя, на месте ли ключи, бумажник и прочее мелкое имущество, без которого современный человек чувствует себя не вполне одетым. В правом кармане куртки прощупывался какой-то рыхлый объемистый ком, которого раньше там не было. Все еще воображая себе, как он будет «давать копоти» где-нибудь на Кипре, Сергей Дмитриевич запустил руку в карман и ощупал лежавший там предмет. Оказалось, что это скомканные кожаные перчатки. Носить перчатки было еще не по сезону, но Шинкарев легкомысленно махнул рукой на эту странность: рано или поздно человек привыкает ко всему, и, живя в свихнувшемся мире, поневоле перестаешь удивляться окружающим тебя бессмысленным чудесам. Эка невидаль: напился человек и решил покрасоваться перед девицей в новых перчатках! Пьяному еще и не то может в голову прийти…
Он не стал додумывать мысль до конца: уж он-то знал, что именно могло невзначай прийти ему в голову.
Взять, к примеру, ту историю с наручниками, которые он в одно прекрасное утро обнаружил у себя под подушкой. Наручники были не из тех игрушек, которые можно купить в коммерческой палатке или секс-шопе — ничего подобного. Это были самые настоящие, сугубо утилитарные, тускло-черные стальные браслеты в черном же, застегнутом на кнопочку кожаном чехле. Точно такие же чехлы Сергей Дмитриевич тысячу раз видел на ремнях у омоновцев и патрульных милиционеров. Было совершенно очевидно, что наручники положил под подушку он сам, но оставался открытым главный вопрос, ответа на который Сергей Дмитриевич предпочитал не знать: как наручники попали к нему?
Он утопил чертовы браслеты в пруду заводских очистных сооружений. С удовольствием бросил бы в эту зловонную яму и само воспоминание о них, но это, увы, было невозможно. Сергей Дмитриевич время от времени задумывался о том, каково пришлось милиционеру, у которого он стащил наручники: бедняге, наверное, сильно нагорело. О том, каким-образом можно украсть чехол с наручниками с пояса у вооруженного и натренированного стража порядка, он предпочитал не думать.
21 
