Особенно,... 
81 
Что он там мог откопать? Вряд ли пресловутые «роковые тайны», скорее уж некий след, так оно обычно и бывает. Нечто, дополнившее уже имеющуюся у него информацию, а? Кто бы прояснил…
Не вернуться ли через пару часов и не выбить ли у бесхитростной старушки позволение самому в том архиве порыться? Нет, бессмысленно. Даже если она и согласится, что именно искать? Коли уж покойный, определенно какой-то информацией уже обладая, два месяца в пыльных бумагах рылся… Отпадает, увы…
Смолин перешел улицу и уселся в свой «Паджеро», с которым наконец-то воссоединился. Машину перегнал из Предивинска Шварц, которого на всякий случай сопровождали Фельдмаршал и какие-то знакомые здешних Фельдмаршаловых знакомых (Смолин в эти тонкости не вникал, не видел смысла, главное было – добиться результата). Все обошлось как нельзя лучше, «Паджерик» в целости и сохранности торчал на прежнем месте, Шварц клялся и божился, что никакой слежки за собой не заметил. Он, конечно, не специалист, но ведь и те, что пытались Смолина обчистить, – не профессионалы сыска, скорее уж наоборот, так что Шварцу можно поверить. В конце-то концов, Татарин не такой дурак, чтобы и далее за Смолиным охотиться. Умные люди в подобной ситуации, коли уж сорвалось, отваливают в сторонку и занимаются чем-нибудь другим, более надежным…
Но краевед, краевед… Что же он все-таки откопал, пенек старый? Что-то должно быть!
Смолин взял с сиденья простенький прозрачный файлик и вытряхнул из него забранные поутру у Степы Лухманова те самые испорченные ксерокопии, и в самом деле не годившиеся в качестве иллюстраций к книге, но рассмотреть, что на них изображено, все же можно…
Действительно, судя по всему, семь акварельных рисунков. И каждый – понимающему человеку ясно – представляет собой эскиз классического пасхального яйца. Первоначальный набросок без четко прорисованных деталей – но все равно можно с уверенностью сказать, что эти яйца антикварному миру решительно не известны…
Действительно, на каждом листе – типографский штамп – К. Фаберже, Санкт-Петербург. И выведенное выцветшими чернилами, «нерусскими буквами» имя, всякий раз одно и то же.
Имечко это он прекрасно знал – Альма Пил, шведка, говоря современным языком, дизайнер Фаберже. Сначала она рисовала для каталогов готовые изделия, а потом поднялась гораздо выше, стала разрабатывать дизайн будущих шедевров ювелирного искусства. Как раз Альма и придумала знаменитый узор «снежинка», впоследствии использовавшийся мастерами Фаберже очень часто. По легенде, эта идея ей пришла в голову, когда она любовалась морозными узорами на окне мастерской своего дяди Альберта Хольмстрема (еще одного знаменитого Фаберовского мастера). Может, это и сказка – зато доподлинно известно, что Альма придумала знаменитое Зимнее яйцо, которое в тринадцатом году Николай Второй преподнес матери, вдовствующей императрице. Красота неописуемая: вырезано из горного хрусталя, украшено разнообразными цветочками, тоже резными, а внутри сюрприз – корзина подснежников. И это не единственный широко известный шедевр, в создании которого Альма участвовала. Если это – семь пасхальных яиц семнадцатого года, то логично будет предположить, что и их Альма разрабатывала. Другого объяснения попросту нет. Семь исчезнувших яиц…
Он злился на себя за то, что не мог найти ниточки и связать концы – но кто бы это смог, располагая столь скудной информацией? Одни вопросы, и никаких ответов, Лобанского уже не спросишь… а кого бы спросить? Есть ли такой? Что, если где-то поблизости притаился? Рукопись-то исчезла, что ни говори…
Всю дорогу до самого дома он не то чтобы ломал голову – не над чем было. Попросту пытался построить хоть какую-то осмысленную версию – что, конечно же, по скудости исходной информации было делом безнадежным. И благостного настроения не прибавило…
В дом Смолин вошел злой как черт. Разбежался было на второй этаж, к себе – и невольно остановился. Перед его дверью, недвусмысленно преграждая дорогу, стояла троица – генеральный директор Степан Дюков и еще два каких-то незнакомца – молодые, крепенькие и довольно туповатые на вид.
Смолин недоумевающе уставился на них, пытаясь сообразить, какого рожна приперлись. Рожи у них были не самые доброжелательные – правда, у него, надо полагать, тоже…
– Дядя, ты что ж это делаешь? – укоризненно, с искренней, ничуть не наигранной обидой сказал Дюков. – Я к тебе, как к человеку, все выложил, а ты… Нехорошо этак-то дорогу перебегать, может, у вас в Шантарске это и обычное дело, а у нас и организм покритиковать могут…
81 
