90 
«Так вот в кого пошел Петро, – подумал Татарчук с уважением. – Какие люди! Богатыри…»
Пока дед Макар отсутствовал, Маркелов хотел выложить на стол свои запасы: консервы, колбасу, буханку хлеба, галеты, шоколад и поставить бутылку казенной водки, но Татарчук придержал его за руку.
– Не положено, – сказал он строго. – Потом можно будет… Даже нужно. Оставим деду часть продуктов и деньги. Им тут сейчас худо, ой, как худо. Ты сам видел.
– Почему не положено? – удивился капитан.
– Это поминки, командир. Мы должны, в знак уважения, отведать хлеб-соль того человека, которого поминаем.
– Понял, извини…
Дед Макар молча разлил самогон по граненым рюмкам и поднял глаза на Маркелова. Капитан уже стоял, намереваясь что-то сказать. Он был взволнован до крайности.
– Макар Денисович! Кх, кх! – Маркелов прокашлялся. – Я не могу красиво и долго говорить… скажу лишь одно – ваш внук Петро был настоящим патриотом, храбрым солдатом, и он выполнил свой долг до конца. Но самое главное – он был нашим другом. Мы были за ним, как за каменной стеной. Он был лучшим из нас. Иван!
Татарчук достал из вещмешка сверток, развернул его и положил на стол перед дедом Макаром кусок рытого заграничного бархата темнокрасного цвета; на нем были прикреплены боевые награды Петра Пригоды. Много наград.
– А еще от имени командования части, – продолжил Маркелов, – я уполномочен сообщить, что ваш внук за выполнение ответственного задания и за проявленный при этом героизм награжден званием Героя Советского Союза. Все необходимые бумаги, «Золотую Звезду» и орден Ленина вам вручат позже, в официальной обстановке…
Разведчики рассказывали деду про его героического внука добрых два с половиной часа. Старика интересовали малейшие подробности боевых будней Петра. Казалось, что от этих повествований у деда Макара прибавляется сил.
Прощаясь, Татарчук передал ему и все «имущество», оставшееся от внука: трофейный перочинный нож, золингеновскую опасную бритву с бруском для правки, немецкую зажигалку, несколько фотографий и два письма, которые Петро написал, да так и не успел отправить.
Когда капитан и старшина ушли, дед Макар в какой-то растерянности немного помыкался по двору, а затем пошел в сад, упал на зеленый спорыш, и безысходный стариковский плач, взмахнув невидимыми крыльями, высоко поднялся над селом, чтобы улететь в те недосягаемо далекие заоблачные края, где обретался его внук…
Маркелов и Татарчук подошли к станции, когда солнце уже висело над самым горизонтом. Она была пустынна. Следующий эшелон должен был подойти в десятом часу. Настроение у разведчиков оставляло желать лучшего.
Усевшись на чудом уцелевшую скамейку под зданием вокзала, – а она явно была довоенной – разведчики закурили. Огромный солнечный диск висел прямо перед ними, касаясь нижним краем дальних лесов. Он уже утратил яркость, и на него можно было смотреть практически не щурясь. Тишина и спокойствие вечерней поры изливались на израненные души разведчиков целительным бальзамом.
Неожиданно в каком-то из уцелевших домов пристанционного поселка заиграл патефон и в предвечернюю тишину вплелись слова любимой песни фронтовиков:
- Вспомню я пехоту,
- И родную роту.
- И тебя – за то, что ты дал мне закурить.
- Давай закурим, товарищ, по одной,
- Давай закурим, товарищ мой!
– Эх, командир! – в эйфории воскликнул Татарчук. – Жизнь-то какая начинается!
– Да, Иван, начинается… – ответил Маркелов; он по-прежнему был суров и сосредоточен. – Только трудно сказать, какая она будет. Просто – жизнь… – В этот момент капитан показался Ивану гораздо старше своих лет…
Где-то вдалеке прогудел паровозный гудок и растаял в полупрозрачном мареве, окрасившем небо в розовый цвет.
90 
