184 
– Ну вот и все, – сказал Комсомолец, выбрасывая выкуренную до мундштука папиросу. – Пора по машинам.
Как-то само собой получилось, что они обнялись.
– А ведь мы никогда не дружили раньше, – сказал Марсель.
– Стареем, – усмехнулся Комсомолец.
Вместе с ним ушли Голуб и еще несколько завсегдатаев «клуба».
* * *
Более всего Спартака удивило равнодушие, с которым встретили люди в деревне их появление.
Вот представьте себе, выходят из лесу вооруженные мужики не самой добродушной наружности, все, как один, небритые, с «сидорами» за плечами. Ну ладно, наколок на руках издали можно и не разглядеть, если специально не вглядываться, так ведь одеты кто во что! Словом, вылитые партизаны. А поскольку война уже полгода как закончилась (да и во время войны не водилось в этих краях партизан, если не считать таковыми вражеских финских лазутчиков), значит, любой местный житель, завидев эдакую процессию, должен немедленно бросаться в дом и закрываться на все замки. Или – ежели особо сознательный – бежать со всех ног в сельсовет. Ну, на худой конец, падать в обморок.
Не происходило ни того, ни другого, ни третьего.
Мало кто вообще попался по дороге к сельсовету, а кто попадался, лишь провожали взглядами и возвращались к своим занятиям. Да и после, когда повстанцы разбрелись по деревне, вселились в избы, когда стали, называя вещи своими именами, мародерничать, изымая самогон и еду – тоже все это воспринималось людьми с каким-то пугающим безразличием.
Уже потом, вечером, почти перед самым сном, Спартак догадался, откуда такое безразличие. И удивился сам себе – как же раньше он не смог понять столь очевидную вещь. Видимо потому, что слишком очевидная.
Деревня эта перемещенная, и в ней (впрочем, как почти во всех деревнях страны) почти нет мужиков. Да просто-напросто этим бабам так досталось за войну, и после войны досталось, да и сейчас живется тяжело, а слово «радость» забыто напрочь, что теперь такой ерундой, как вышедшие из лесу вооруженные небритые мужики, их не испугаешь. Какие-то другие страхи появились теперь у этих людей. А уж когда небритые лесные мужики с ходу не стали жечь избы, грабить и насиловать, то и последние страхи улеглись...
Один же из немногих деревенских мужиков чуть было не учинил перестрелку. Деревенский милиционер. Когда в сельсовет, при котором ему была выделена комната для работы, ворвались люди с винтовками и автоматами, он машинально схватился за кобуру. Но тут же руку с кобуры убрал – наведенные на него автоматные стволы заставили одуматься.
В этом же сельсовете нашелся и вовсе лихой мужик, которого вид оружия не напугал нисколько. Председатель колхоза, мужик лет шестидесяти, в солдатской гимнастерке и штанах, без одной ноги. Его уже держали двое за плечи, перед ним стояло пятеро с оружием, а он все вырывался, матерился на чем свет стоит и пытался заехать протезом. Успокоил ситуацию фронтовик с погонялом Лесовик:
– А ну молчать, земеля! Ты где ногу оставил? Отвечать!
– А твое какое дело? – продолжал ершиться председатель.
– А никакого. Я протопал на своих двоих от Орла до Варшавы, может, ногу твою видел, подскажу, где валяется.
Как ни странно, эта грубая с точки зрения любого штатского шутка вызвала у председателя улыбку.
– А ты чего, все ноги разглядывал? Слышь, а чего ты столько протопал и целехонек?
– Два легких и одна контузия. На месяц оглох. Теперь жалею, что снова слышать стал. Потому как слышу в основном чушь всякую. Ну чего, успокоился? Давай так договоримся, как фронтовик с фронтовиком. Мы ни колхозу твоему, ни тебе лично плохого не сделаем. А ты от себя не станешь нам вредить. Будешь тихо сидеть под замком. Это и для тебя отмазка на потом.
– А кто вы такие, беглые, что ли? Дезертирами быть не можете, война вроде кончилась...
– А тебе не все равно, драгоценный? Главное, как можно меньше друг другу навредить...
В общем, успокоили председателя.
Остаток дня для Спартака прошел в каком-то тумане. То ли усталость виновата, то ли вообще накопилось нечто, с чем сознание уже не могло справиться, и оно предпочло окутать себя туманом и тем спасаться. Вроде бы Спартак делал, что необходимо – расставлял караулы, назначал смены, ходил по домам, с кем-то говорил, на кого-то орал за дело, почистил свое оружие, заставил других чистить, распорядился насчет кормежки, но – все на автомате.
Спартак не пошел на богослужение, которое в местной церквушке служил их лагерный поп – за упокой погибших и во здравие оставшихся в живых. Он знал, что позже пожалеет об этом, но также и знал, что не сможет выстоять эту службу. Устал он.
184 
