Особенно,... 
104 
Ближе к сумеркам боярин, уводя за собой сыновей, свернул с Луги на узкую неприметную речушку, проехал по ней немногим дольше версты, после чего Ероша повернул в сторону берега, выбрался на широкое заснеженное поле, раскинувшееся от самой реки и до высоких земляных стен, над которыми поднималась в небо луковка с позолоченным крестом.
И здесь боярина в богатом доме рядом с храмом не оказалось — но и здесь воинов все равно встретили, вдосталь накормили и отвели широкую светелку для ночлега.
— Ну что, новику — поприветствовал утром младшего сына Ероша. — Пора тебе первое в жизни воинское поручение исполнять. Мчись сейчас назад, к Замежью. Как встретишь в пути ополчение, передай Семену Прокофьевичу, что в Бору на Луге все спокойно, и никаких ливонцев нет.
— Да, отец, — с готовностью вскочил мальчонка. — Все исполню в точности!
Уменьшившийся на двух коней и одного воина разъезд поутру выехал не в восточные, а в западные ворота Бора, легко преодолел полторы версты по ведущей к озеру утоптанной дороге и перешел на рысь, пересекая широкий водоем. Прямо напротив селения начиналась река Быстрица, соединяющая Черемецкое озеро с озером Врево. По льду скакать казалось очень просто — слои снега еще не доходил и до колена, и лошади раскидывали его просто и легко.
Выбравшись на соседнее озеро, разъезд повернул направо, так же легко и просто преодолел еще две версты, после чего врезался в высокие заросли камыша и перешел на неспешный шаг.
— Это надолго, — предупредил детей боярин, раздвигая камыши широкой грудью коня. — Здесь обычно ни зимой, ни летом хода нет. Летом топи открываются чуть не до самой Пагубы, зимой снег по грудь наметает. Только сейчас пройти и можно.
Так они пробивались чуть не весь остаток дня. Временами камыш расступался, но в ровных овальных проплешинах угадывалась не земля, а окна озер и бездонных омутов. Камышовые заросли оборвались только к сумеркам, когда бояре выбрались на берег реки Ширенки, вдоль которой вековые сосны встречались уже куда чаще, чем коричневые метелочки камыша.
Покормив коней, воины срубили две сухие ели, развели два костра и легли спать между ними, согреваемые теплом сразу с двух сторон. Время от времени, когда пламя начинало затухать, кто-нибудь из служилых людей поднимался и проталкивал толстые бревна дальше в огонь, заставляя костры разгораться снова.
* * *
В это самое время ливонская армия тоже располагалась на ночлег. Кнехты, пытаясь согреться, старались развести костры как можно выше и жарче, и возле каждого из них сажали дежурного, постоянно подбрасывающего дрова. Утром все те же дежурные поставили на огонь котлы, в которые сперва накидали снега, потом пшеничной крупы, а уже потом — настрогали нежные свиные окорока. Запах по округе растекся такой вкусный — что аж волки в лесах завыли.
На подъем и завтрак армия потратила немногим более получаса, после чего снова втянулась в движение, повернув с широкой Плесы на вдвое более узкую Пагубу.
— Сколько нам еще на снегу ночевать, господин епископ? — поинтересовался барон фон Кетсенворд, которому взамен погибшего у Чернево боевого коня пришлось довольствоваться трофейной лошадью, хотя и достаточно крепкой. — Вы ведь у нас вместо проводника.
— До Луги осталось пройти еще около пятидесяти миль, — откликнулся священник. — Вдоль нее у русских стоит много поселений, и далеко не все обнесены стенами.
— Да-а, пятьдесят миль, — вздохнул крестоносец. — Значит, еще не меньше двух ночей в снег заворачиваться придется. Надеюсь, хоть после этого Господь смилуется над нами и пошлет…
Впереди, на расстоянии нескольких полетов стрелы, вывернул из-за излучины отряд из трех всадников с заводными конями, и остановился, явно изумившись зрелищу наступающей армии. Спустя несколько мгновений удивление улетучилось, и они начали лихорадочно разворачивать жеребцов.
— Останови их! — во весь голос закричал дерптский епископ.
— Как? — развел руками барон.
Но демон Тьмы прекрасно понимал, к кому обращается священник — и в тот же миг боярин подумал, что убегать от врага: это стыд и позор! С врагом нужно сражаться. Боярский сын Ероша развернул коня, и помчался прямо на медленно наступающие по русской реке ордынские сотни. Рогатина в его руке медленно опустилась, выбирая цель.
— Он мой! — радостно завопил фон Регенбох, вонзая длинные острые шпоры в бока более ненужной кобылки. Впереди маячил отличный боевой конь — оставалось лишь выбить из седла владельца. Крестоносец опустил свой лэнс и нацелил его язычнику точно в подбородок.
104 
