Особенно,... 
17 
Говорю в шутку, и только в шутку, но по мере того, как мысли обретают плоть произнесенных слов, начинаю задумываться: может быть, моя фантазия не лишена оснований и я угадал цель действий котенка?
— Джерон!
Окрик сестры прерывает нить заманчивых рассуждений. Глаза Магрит вспыхивают и тут же гаснут, но мелькнувшая в них тень пламени кажется мне тревожной. Странно. Я же всего лишь шучу, как она не понимает? Или не шучу… Капельки пота, выступившие у корней волос, собрались струйкой и скользнули по виску вниз. Мне жарко? Нет, холодно. Неужели, простудился? Пора всерьез взяться за свое здоровье.
— Я сказал что-то лишнее?
— Нет, все сказанное заняло предписанные места, — сухо ответила сестра. — Оставлю вас. Займусь делами.
— Мы ждали ЭТИХ гостей?
Не знаю, почему спрашиваю. Глупо и напрасно: даже если должен прибыть кто-то еще, чистота в доме не станет лишней.
Небрежное движение рукой:
— Не отвлекайся на пустяки.
Сестра удаляется, а я остаюсь один на один со своей совестью. В прямом смысле этого слова, потому что и в последнюю нашу встречу, и сейчас поступаю совершенно отвратительно, незаслуженно обижая того, кто достоин глубочайшего уважения.
Шадд’а-раф выдерживает паузу, потом подходит ближе и преклоняет правое колено. Созерцание седых волос, закрывших опущенное лицо, ранит сильнее, чем прямой взгляд глаза в глаза, и я требую:
— Встань!
Шадд’а-раф недоуменно щурится, словно спрашивая: «Чем Вы недовольны, dan-nah? Я действую в строгом соответствии с правилами». Фрэлл! Я знаю это, старик. Знаю! Но ты забываешь, что установил правила, не спросив моего на то согласия либо одобрения, и тем самым насильно загнал меня в совершенно неприемлемые и болезненные рамки.
Он молчит, ожидая изложения причины, по которой я прошу его отступить от этикета. Причина… А есть ли она? И с языка срывается наивное:
— Я не люблю смотреть сверху вниз.
Проходит вдох, в течение которого старый кот разглядывает что-то во мне и внутри самого себя. Потом улыбка трогает узкие губы, и повеление выполняется: шадд’а-раф встает.
— Поступок моего сына не заслуживает прощения, но я все же смею просить: не изливайте свой гнев на него.
— Гнев? А из-за чего гневаться? Мне, можно сказать, отдали прямо в руки заманчивую возможность частично справиться с одиночеством, так что я должен быть благодарен мальчику!
Янтарный взгляд исполнен сочувствия, и это труднее выносить, чем осуждение.
— Хорошо, я пошутил… В чем, собственно, дело? Не буду сердиться, обещаю!
— Мой сын до сих пор находится под впечатлением своего Второго Обращения[10], dan-nah. Легкость и мастерство, с которыми вы помогли ему…
Срываюсь на крик:
— Легкость?! Да кто сказал, что было ЛЕГКО?
Сердце сдавило. Уже не болью, а всего лишь воспоминанием, но старый рубец снова засочился кровью. Легко… Смотреть в глаза ребенку, который только что пережил смерть своей Направляющей и слышать обиженное: «Зачем ты убил ЕЕ?». Никому не пожелаю испытать такую легкость!
Шадд’а-раф молчит, великодушно позволяя мне выровнять дыхание и справиться с дрожью, но как только решает, что прошло достаточно времени, пытка продолжается:
— Никто не в силах оценить ваши усилия, вы правы… Еще раз прошу простить: теперь уже мою самонадеянность.
Новое колыхание седой гривы, изображающее поклон, злит меня еще больше:
— Хватит церемоний! Зачем он притащил сюда эту несчастную девочку?
— Она не может обернуться, — терпеливо повторил старик.
— Это я вижу и без пояснений! А то, что мое вмешательство оставило неизгладимый след в сознании юнца, ты только что объяснил. Но как две эти вещи связаны друг с другом?
Видимо, ожидалось, что я проникну в суть происходящего без посторонней помощи, потому что кот слегка растерялся и потратил целых три вдоха на то, чтобы подобрать слова для ответа:
— Если вам удалось перевести моего сына через Черту, то, возможно…
— Ты хочешь заставить меня направлять Обращение?!
Все, силы закончились. Даже злиться не могу:
— Самое нелепое, что только можно вообразить, это мое участие в том, о чем я не имею ни малейшего представления!
На язык просятся и более грубые выражения, но удается сдержаться. Как я могу быть Направляющим, если сам не способен оборачиваться? Все равно, что просить слепого рассмотреть птицу, летящую в небе, а немого — спеть песню. В тот раз я действовал наобум, всего лишь помогая вспомнить, не задумываясь о последствиях и цене, которую заплачу. Стыдно признаться, но мной руководила страсть прикоснуться к чему-то новому и доселе неизведанному, попробовать свои силы в магических сферах. Если ко всему перечисленному примешивалось желание выполнить данное старому другу обещание, то оно составляло отнюдь не существенную часть странной смеси чувств и мыслей, заставившей забыть о риске.
17 
