142 
— Ну, ясное дело… фильм, сон. Люди вечно это путают, — заявил Кальдерон. — И понятно. Замкнутое темное пространство кинотеатра, сменяющиеся картины. Очень похоже на то, что видишь во сне.
— Серхио, в своей тяге к творчеству, осуществляет мечту каждого художника. Он проникает в умы людей и меняет их взгляд на вещи, то есть представляет им в новом свете нечто давно знакомое. И ему приходится здорово изощряться, ведь люди не хранят свои страхи в записях, не так ли?
— Они хоронят их, — согласился Кальдерон.
— Может, мы имеем дело с воплощением зла, — произнес Фалькон. — С гениальным злодеем.
— Что навело вас на такую мысль?
— То, что это выходит за рамки нашего воображения.
Кальдерон обернулся к висевшим за его спиной четырем Фальконовым «ню».
— К счастью, есть гениальность иного рода, — сказал он. — Уравновешивающая злую.
— Что касается моего отца, то, мне кажется, он предпочел бы не иметь никакого дара.
— Почему?
— Потому что он его потерял, — объяснил Фалькон. — Если бы у него никогда не было гения, ему не пришлось бы прожить остаток жизни с чувством утраты.
Когда речь опять зашла о личном, Фалькон отступил к окну. Он пытался понять, можно ли сейчас спасти ситуацию. Если он способен был так говорить об отце, то почему не об Инес? Почему не приоткрыть душу этому человеку? В дверь постучали, и в комнату всунулась голова Фернандеса.
— Инспектор Рамирес обнаружил на чердаке большой чемодан, — доложил он. — Замок просверлен, и пыль на поверхности лежит неровно. Фелипе ищет отпечатки пальцев.
После того как Фелипе объявил, что отпечатков нет, чемодан был спущен на лестничную площадку. Он оказался тяжелым. Под слоем оберточной бумаги в нем вперемешку лежали книги, старые каталоги, экземпляры журнала «Танжер-Ривьера», пакеты из черной светонепроницаемой бумаги, набитые фотографиями. По бокам были всунуты четыре старые магнитофонные катушки. Нашлась и одна коробка с кинопленкой, но камера и проекционное оборудование отсутствовали. Еще обнаружился дневник, первая запись в котором была датирована 2 апреля 1966 года. Он кончался на двадцатой странице записью от 3 июля 1968 года.
Поняв, что мгновенными открытиями тут не пахнет, Кальдерон отбыл на совещание. Они назначили встречу на двенадцать часов дня в понедельник. На выходе из дома Кальдерона подстерегали четверо журналистов, чья поразительная осведомленность не позволила от них отмахнуться. Ему пришлось провести импровизированную пресс-конференцию, во время которой один из журналистов заявил, что средства массовой информации окрестили убийцу El Ciego de Sevilla.[97] Кальдерон автоматически возразил, что называть убийцу слепцом нелогично, так как все обстоит совершенно иначе.
— Значит, вы можете подтвердить, что он срезает у своих жертв веки? — вцепился в его слова журналист, и Кальдерон поспешно свернул пресс-конференцию.
Фалькон и Рамирес распределили между собой работу. Услышав, что у Сальгадо есть белокурая и голубоглазая секретарша по имени Грета, Рамирес с удовольствием отправился с Фернандесом в галерею на улице Сарагосы. Баэна и Серрано, притащив чемодан в кабинет и выложив его содержимое на письменный стол, продолжили обыск дома вместе с Фелипе и Хорхе. Еще раз обследовав чердак, они раскопали старый катушечный магнитофон, который Фелипе умудрился заставить работать.
По идее начинать нужно было с дневника, но Сальгадо вел его из рук вон плохо. Первая запись объясняла, почему он вообще взялся за перо: он был счастлив. Он собирался жениться на девушке по имени Кармен Бласкес. Фалькон, не подозревавший, что у старика когда-то была жена, хмыкнул, прочитав излияния тридцатитрехлетнего Сальгадо, уже самодовольного, напыщенного и приторного: «Франсиско Фалькон оказал мне великую честь, согласившись быть моим testigo.[98] Его гений сделает это событие одним из самых обсуждаемых в светских кругах Севильи». Неудивительно, что Сальгадо забросил дневник: этому убожеству нечего было сказать. Проникновенно он говорил только о своей молодой жене. Тут вся искусственность слетала с него, и он начинал изъясняться по-человечески: «С каждым днем я все больше люблю Кармен… Она чиста и поэтому кажется простоватой, но именно ее чистота трогает всякого, кто встречается с ней. Как говорит Франсиско: «Она заставляет меня забывать о мерзости моей жизни. В ее обществе я чувствую себя так, будто всегда был хорошим человеком».
142 
