134 
Она попросила разрешения взглянуть на мои картины, я вежливо отказал, но уступил под нажимом. П. стояла ошеломленная перед хаосом монохромных форм, пока ее мать суетилась, пытаясь найти что-нибудь понятное для себя. Она остановилась на рисунке, где был хоть какой-то цвет. Я подписал его и подарил ей, после чего попросил разрешения написать портрет ее дочери. Она ответила, что посоветуется с мужем.
Они ушли, а через несколько минут раздался неистовый стук в дверь. Это был парнишка, который на днях приходил с К. — Ахмед. Он ел персик, и сок стекал по его подбородку и размазывался по щекам. Он облизал губы. Не слишком утонченно, зато действенно. Я втащил его с улицы в дом и пошел за ним, дрожа всем телом, по бесконечным комнатам и коридорам. Он понял мое нетерпение и побежал вперед, подкидывая босыми пятками край своей джелабы. Когда я добрался до спальни, его тело цвета жженого сахара уже просвечивало сквозь противомоскитную сетку. Я упал на него как снесенное здание. После всего я дал ему несколько песет, и он ушел, осчастливленный.
3 августа 1946 года, Танжер
Между мной и доктором установились доверительные отношения, и П. позволено самостоятельно приходить ко мне домой позировать для портрета. Сеансы начинаются в полдень, после закрытия врачебного кабинета, и продолжаются всего час. Очень жарко. Мне приходится работать в одной из светлых комнат, примыкающих к внутреннему дворику. Я рисую. П. сидит на деревянном стуле. Ее лицо совсем близко от меня. Она не шелохнется. Мы не разговаривали, пока я не взглянул на ее руки. Они лежали на коленях, миниатюрные, с длинными пальцами, — изящные инструменты наслаждения.
Я: Кто научил вас делать массаж?
П.: Почему вы решили, что меня кто-то учил?
Я: Трудно поверить, чтобы такая ловкость пальцев достигалась без чьего-либо руководства, просто ценою проб и ошибок.
П.: Кто учил вас рисовать?
Я: Мне немного помогли, подсказав, как надо смотреть на вещи.
П.: Меня учила цыганка в Гранаде.
Я: Вы оттуда родом?
П.: Да, оттуда. До переезда сюда мой отец еще несколько лет работал врачом в Мелилье.
Я: И ваш отец позволял вам общаться с цыганами?
П.: Я совершенно независима, как бы мои родители ни хотели внушить вам обратное.
Я: Вас свободно отпускают из дому?
П.: Я поступаю как хочу. Мне двадцать три года.
Пришел мальчик-слуга с мятным чаем. Мы замолчали. Я работал над ее руками, а потом мы пили чай.
П.: У вас точный рисунок, а пишете вы абстракции.
Я: Рисунок помогает мне рассмотреть предмет, а затем я воплощаю в масле мое образное представление о нем.
П.: Что же вы рассматривали сегодня?
Я: Ваше сложение.
П.: Ну, и насколько же оно хорошо?
Я: Вы изящны и вместе с тем сильны.
П.: Знаете, почему вы мне нравитесь?
Этот вопрос лишил меня дара речи.
П.: В вас есть сила и индивидуальность, но при этом вы крайне ранимы.
Я: Раним?
П.: Вы много пережили, но в душе остались ребенком.
Этот откровенный разговор очень нас сблизил. Она открыла мне то, что утаила от родителей. Она что-то разглядела во мне, чего я не стал отрицать. Но П. ошибается. Да, я такой… но я не индивидуум… пока.
10 августа 1946 года, Танжер
Мне опять прихватило спину. На правой стороне позвоночника у меня вздулась какая-то шишка. П. пришла позировать и сразу оценила мое бедственное состояние. Она ушла и вернулась с маленьким деревянным ларчиком, в котором хранила флаконы с маслами. Спальня исключалась. Я улегся на пол. П. попыталась размять меня, стоя на коленях сбоку, но безуспешно. Она велела мне закрыть глаза. Я услышал, как ее юбка соскользнула вниз по ногам. П. присела над моими бедрами, зажав их с обеих сторон своими голыми лодыжками. Я ощущал над собой ее тепло. Пока она массировала припухлость на моей спине кончиками пальцев, я постепенно влипал в пол.
П. закончила свои манипуляции. Все мое тело, казалось, срослось с полом. Она надела юбку и сказала, что я могу встать. Мы стояли друг против друга. Физически я владел собой, но мой ум был в смятении. Она велела мне походить по комнате. Я подчинился. Боль ушла, только слегка ныла мошонка. П. порекомендовала мне продолжать двигаться. Секрет здоровой спины — в движении. О том, чтобы сесть за мольберт, не могло быть и речи. Она ушла. Я немного покурил гашиш, пока не почувствовал себя жидким, как оливковое масло, мощным потоком перетекающее из комнаты в комнату.
134 
