Особенно,... 
145 
Хммммм…
С первого раза пробиться не удалось, со второго тоже, уж больно бледными чернилами была написана бесконечная строчка в сознании Матиаса.
«Ничего нет… Ничего нет… Ничего нет…»
Знакомая картинка. И несомненно, почерк того же человека, который пытался почистить мое сознание. В те же минуты или после? Вполне возможно, что сначала он закончил со мной, вернее, решил, что закончил, а потом взялся за резчика. А может быть, мы оба одновременно попали под действие этого своеобразного… Ну да, излучателя. Вот только что именно он излучал?
Постороннего вмешательства не было, могу сказать совершенно уверенно. Я был настолько погружен в свои мысли, что сразу заметил бы попытку проникновения извне. В тот момент я думал о том, что выполнил просьбу До, и все закончилось…
Ага. Как раз на этом моменте меня и накрыло волной, у которой не было определенного содержания, зато силы имелось с избытком. А дальше мои мысли понеслись вскачь, но уже по строго заданной тропе. По направлению к окончанию всего и вся. Неужели, во всем виновато мое собственное воображение? Ведь если бы я подумал о чем-то другом, приятном, хорошем или просто менее субъективном, ничего бы не случилось? М-да. Проверить невозможно. К тому же, герр Холле попался в ту же ловушку, а он вряд ли мог думать о финале. Или…
Мог. Те несколько секунд после моего удара, пока сознание еще не померкло, в голове резчика вполне могло проскочить что-то вроде «все кончено» или «все пропало». Но тогда он не умер, потому что потерял сознание? Да, похоже, нокаут спас его жизнь, но не память, и как только мозговая деятельность заявила о себе, процесс уничтожения, кем-то запущенный и временно отложенный обмороком, вновь активизировался.
«Ничего нет… Ничего нет… Ничего нет…»
Ту-дум. Ту-дум. Ту-дум.
А ведь он думает в том же ритме, что бьется его сердце. Как сказал доктор Шмидт? В процессе реанимации кому-то из врачей показалось, что пациент учится жить заново? Так оно и есть. Сердце удалось запустить, а вот все остальное… Его зрение и слух наверняка в норме, но он не слышит и не видит. Это даже не кома, в коме человек продолжает мыслить, это… Да, пожалуй, доктор подобрал правильное слово.
Вакуум. Пустота. Отсутствие чего бы то ни было. За то время, пока Матиас был без сознания, он забыл, что значит осязать, обонять, видеть и прочими способами общаться с миром. Можно ли вернуть его обратно? Можно ли проткнуть этот вакуумный пузырь? Не знаю. Это и выглядит страшно, а если вдуматься в ситуацию, она становится во сто крат страшней. Новая разработка военных? Оружие, уничтожающее любого человека со стопроцентной гарантией? Не может быть. Если мои фантазии хоть краешком касаются истинного положения дел, пора…
Бежать. Подальше. Так далеко, как только смогу. Если успею. Но сначала надо проконсультироваться со специалистом.
— Да, похоже, положение безнадежное. Очень жаль.
— А стоит ли его жалеть? — Доктор Шмидт с некоторой брезгливостью посмотрел на овощеподобного резчика. — Если он убийца, можно считать это карой Господней. Он ведь убийца?
— Вне всякого сомнения. Скажите, Макс Лювиг сейчас у себя в палате?
— Хотите поговорить с ним?
— Да. Раз уж я все равно здесь.
— Он рисует. — Очки вновь покинули карман и примостились на длинном тонком носу доктора. — В парке. Вас проводить?
— Спасибо, я знаю дорогу.
Усадьбу Доннерталь, в начале прошлого века перестроенную под клинику, окружал самый настоящий парк, способный посоперничать с дворцовыми ансамблями размерами и разнообразностью растений и массой прочих достоинств, но только не ухоженностью. Нет, дорожки были тщательно вычищены и регулярно досыпались свежим речным песком, старая и больная древесная поросль своевременно вырубались, а розы укрывали к каждой зиме, то есть, обычные садовые работы велись неукоснительно и с истинно немецкой точностью. Зато все остальное… Или правильнее сказать, оставшееся?
Необыкновенная атмосфера. Газоны с разновысокой травой, создающие впечатления самосева. Клумбы, окаймленные неровно обтесанными камнями. Мшистые подножия столетних дубов и плющ, медленно, но целеустремленно перебирающийся с одной ажурной арки на другую. Гирлянды прудов с обманчиво топкими берегами. Тишина и покой, но не запустения, а дремоты: умиротворенный лик прилегшей немного отдохнуть природы, чей сон способно нарушить только одно создание. Человек. Если не научится существовать в гармонии с миром также хорошо, как это делает, например Макс.
145 
