72 
Синий взгляд светлеет от надежды:
— Но его высочество... Ему ведь было больно. И будет. Разве нет?
Грожу пальцем:
— А вот эту заботу оставь мне. Принцу полезно почувствовать немножко боли. Согласен?
Лучник неуверенно улыбается:
— Наверное, ты прав.
— Обещаю, всё пройдёт, как должно. А тебе пожелание на будущее: продолжать и дальше добросовестно исполнять приказы. Только командиров выбирай таких, которым доверяешь сам или которые заслужили своё право приказывать.
— И которые пользуются этим правом только при крайней необходимости, но уж если она случилась, забирают себе всю власть из нерадивых рук! — раздаётся с порога долгожданный голос, задорный и весёлый, словно его обладатель не трясся только что в карете и не прибыл на поле недавнего боя, хотя рассчитывал найти местечко для отдохновения.
— Тебя следовало бы примерно наказать. Поставить к позорному столбу и прилюдно высечь.
Низенький толстячок с носом, ставшим после зимы ещё краснее (наверное, от солнечных лучей, хотя опыт подсказывает: совсем по другой причине) несколько раз неторопливо прошагал по комнате из угла в угол, остановился у окна и с наслаждением втянул ноздрями свежий лесной воздух. Маска «милорда Ректора», как всегда, исполнена безупречно, за исключением меленькой детали: гладкая лысина не блестит от пота. Конечно, не все обязаны в летний день терять драгоценную влагу посредством выступления её на коже и последующего испарения, но люди, обременённые объёмистым животиком, потеют чаще и больше, нежели худые.
— Государственная измена нынче совсем упала в цене?
Ксаррон, смешно склоняя голову набок, повернулся ко мне:
— О чём ты говоришь?
Недоумённо парирую:
— А ты?
— О прегрешениях и наказаниях.
— И я о них же.
Кузен недовольно надул щёки:
— И какое место в них занимает преступление против государства?
Совсем перестаю понимать, в какую сторону направился разговор.
— Ты сказал: меня нужно наказать. Так?
Короткий кивок.
— По моей вине похищен младший принц. Так?
Подобие кивка.
— Значит, при моём участии совершено покушение на королевскую семью, то бишь государственная измена. Но предлагаемое тобой наказание слишком мягко, не находишь?
Ксаррон наклонил голову на другой бок, вздохнул и одарил меня очередным откровением:
— Государства будут рождаться и умирать много раз. Если Западному Шему уготована гибель, она придёт раньше или позже, и один человек не сможет помешать предначертанному. Зато поспособствовать — с лёгкостью! Особенно в деле разрушения себя самого.
Пауза, и голос «милорда Ректора» почти сорвался на крик:
— Недоносок умственный, ты что творишь?! Сколько дней не снимаешь Вуаль?
Э... Вот, в чём дело. А я-то думал...
— Не так и долго — как выехал из Антреи. Дай-ка сосчитаю...
Ксо укоризненно выплюнул:
— Не надо! Сам знаю: восемь дней.
Если знает, следовательно, о дате моего отъезда кузену сообщили немедля. Тот же Паллан постарался наверняка сразу после моего с ним прощания. Впрочем, могу понять волнение Ксо: когда ухищрения подружки отрезают мою плоть от Прядей окружающего мира, я могу поддерживать силы только за счёт того, что успел накопить, а размеры моих кладовых не так уж и велики.
— И?
— Тебя сейчас выпороть или чуть погодя?
Не люблю, когда Ксо становится серьёзным: сие обстоятельство означает, что меня ожидают неприятности непредсказуемого характера.
— За что?
— Какого рожна ты её вообще нацепил? Получил моё послание вместе с виграммой? О чём там говорилось? «Береги себя». Не принца, не оболтусов этих недоученных, ни кого-то ещё, а СЕБЯ! Неужели не ясно?
— Но я же должен был...
— Должен? — Ксаррон фыркнул. — Должен? Кому и что на сей раз ты задолжал?
— Тебе. Одну штуковину.
Снимаю с шеи шнурок, на котором болтается мешочек с «коконом мечты», и протягиваю кузену. Целый вдох, а то и больше «милорд Ректор» смотрит на доставленную по назначению посылку, потом берёт её из моих пальцев и рассеянно стискивает в кулаке.
А ещё спустя вдох скорбно замечает:
— На тебя невозможно даже позлиться всласть. Рассказать же кому — не поверят... Вот уж, в самом деле, и от недостатка ума страдаешь, и избыток жить мешает.
— Ксо, да в чём дело? Объясни же наконец!
Кузен опустил подбородок, прибавляя к уже имеющимся складкам ещё одну, и спросил, обращаясь преимущественно к половицам:
72 
