— Еще!
— Кармелит, по имени брат Гюбер.
— Потом?
— Светский врач, по фамилии Гризар.
— А-а-а! Гризар! — прошептал монах. — Позовите мне скорее господина Гризара!
Хозяин почтительно поклонился.
— Кстати, какие здесь поблизости священники?
— Какие священники?
— Да, каких орденов?
— Есть иезуиты, августинцы и кордельеры;[*] но, отец мой, ближе всего иезуиты. Итак, прикажете позвать иезуитского духовника?
— Да, ступайте.
Хозяин вышел.
Читатель догадывается, что по знаку креста, которым они обменялись между собой, хозяин и больной узнали, что они оба принадлежат к страшному обществу иезуитов.
Оставшись один, францисканец вынул из кармана связку бумаг и внимательно перечитал некоторые из них. Однако недуг сломил его волю: глаза его помутились, холодный пот выступил на лбу, и он почти лишился чувств, запрокинув голову назад и бессильно свесив руки по обеим сторонам кресла.
Минут пять он оставался без движения, пока не вернулся хозяин, ведя с собой врача, который едва успел одеться. Шум их шагов и струя воздуха, ворвавшаяся в открытую дверь, привели больного в чувство. Он поспешно схватил разбросанные бумаги и своей тонкой, иссохшей рукой засунул их под подушки кресла.
Хозяин вышел, оставив больного с доктором.
— Подойдите ближе, господин Гризар, — попросил францисканец доктора, — нельзя терять ни минуты; ощупайте меня, выслушайте, осмотрите и поставьте диагноз.
— Наш хозяин, — отвечал врач, — сказал мне, что я имею честь оказывать помощь члену нашего общества.
— Да, члену общества, — подтвердил францисканец. — Итак, скажите правду: я чувствую себя очень плохо; мне кажется, что я умираю.
Доктор взял руку монаха и пощупал его пульс.
— О! — сказал он. — Опасная лихорадка.
— Что вы называете опасной лихорадкой? — спросил больной, властно смотря на врача.
— Члену первого или второго года я сказал бы: неизлечимая лихорадка, — ответил доктор, вопросительно посмотрев монаху в глаза.
— А мне? — перебил францисканец.
Врач колебался.
— Посмотрите на мои седины, на мой лоб, изборожденный мыслями, — продолжал монах, — взгляните на мои морщины, по которым я веду счет перенесенным испытаниям; я иезуит одиннадцатого года, господин Гризар.
Врач вздрогнул.
Действительно, иезуиты одиннадцатого года были посвящены во все дела ордена, это были люди, для которых наука не содержит больше тайн, общество — преград, повиновение — границ.
— Итак, — почтительно поклонился Гризар, — я нахожусь перед лицом магистра?
— Да, и действуйте сообразно с этим.
— И вам угодно знать?..
— Мое действительное положение.
— В таком случае, — сказал врач, — я скажу, что у вас воспаление мозга, другими словами — острый менингит, дошедший до высшей точки.
— Значит, нет надежды, не правда ли? — спросил францисканец.
— Я этого не утверждаю, — отвечал доктор, — однако, принимая во внимание возбуждение мозга, короткое дыхание, учащенный пульс, лихорадочный жар, пожирающий вас…
— От которого я уже три раза терял сегодня сознание, — перебил францисканец.
— Вот поэтому я считаю ваше состояние опасным. Но почему вы не остановились по дороге?
— Меня здесь ждали, и я должен был приехать.
— Хотя бы пришлось заплатить жизнью?
— Даже ценой жизни.
— В таком случае, принимая во внимание все эти симптомы, я скажу, что положение почти безнадежно.
Францисканец криво улыбнулся:
— То, что вы сказали, было бы, может быть, вполне достаточно даже для иезуита одиннадцатого года, но для меня этого слишком мало, и я имею право требовать большего. Говорите правду, будьте откровенны, как если бы вы говорили перед лицом самого бога. К тому же я уже послал за духовником.
— О, я все же надеюсь, — пробормотал доктор.
— Отвечайте, — приказал больной, величественным жестом показывая на золотое кольцо, печать которого до тех пор была обращена внутрь, — на ней был выгравирован знак общества Иисуса.
Гризар вскрикнул:
— Генерал!
— Тише, — попросил францисканец, — теперь вы понимаете, что вам нужно сказать все.
— Монсеньор, монсеньор, зовите духовника, — прошептал Гризар, — потому что через два часа, когда повторится приступ лихорадки, у вас начнется бред, и вы скончаетесь во время пароксизма.