Особенно,... 
107 
Сейчас, у сверкающей гостиницы с мраморными порталами и элегантными администраторами, говорящими на безупречном английском, ей казалось, будто она перенеслась в мир, о котором совершенно ничего не знает. Вправду ли это то самое общество, где подъем крестьянского движения был огромным событием?
Сорок лет прошло, думала Биргитта. Больше жизни одного поколения. Тогда меня, как муху на сахар, заманили в секту вроде тех, что одержимы спасением души. Нас не призывали совершить коллективное самоубийство, оттого что близок Судный день, нас призывали отказаться от своей индивидуальности в пользу коллективной одержимости, где маленькая красная книжечка заменяла всякое просвещение. В ней содержалась вся мудрость, ответы на все вопросы, выражение всех социальных и политических утопий, какие нужны миру, чтобы от нынешнего этапа шагнуть к другому, который раз и навсегда поместит рай на земле, а не на далеких небесах. Но мы совершенно не понимали, что фактически текст состоял из живых слов. Цитаты не были выбиты на камне. Они описывали реальность. Мы читали цитаты, не читая их по-настоящему. Читали не трактуя. Будто маленькая красная книжечка — мертвый катехизис, революционная литургия.
Она взглянула на карту и пошла по улице. Сколько раз она мысленно бывала в этом городе, уже и не припомнишь. Тогда, в юности, маршировала, растворившись среди миллионов других, безымянное лицо, поглощенное коллективом, которому не смогут противостоять никакие фашиствующие капиталистические силы. Сейчас она шла как шведская судья средних лет, временно освобожденная от работы из-за повышенного давления. Неужели наконец-то осталось пройти всего несколько километров, чтобы очутиться в Мекке юношеских грез, на огромной площади, где Мао махал рукой массам, а вместе с тем и нескольким студентам, сидевшим на полу в лундской квартире и участвовавшим в серьезном массовом митинге? Хотя этим утром она чувствовала смятение, поскольку увиденное совершенно не совпадало с ее ожиданиями, она все равно была пилигримом, добравшимся до некогда желанной цели. Сухой, жгучий холод, она ежилась под порывами ветра, которые временами бросали в лицо песок. В руке она держала карту, но и без того знала, что идти нужно по этой широкой улице, никуда не сворачивая.
И еще одно воспоминание ожило этим утром. Ее отец-моряк, прежде чем погиб в бурных волнах бухты Евле, побывал в Китае. Она помнила резную фигурку Будды, привезенную оттуда и подаренную матери. Сейчас фигурка стояла на столе у Давида, который выпросил ее себе. Студентом он склонялся к буддизму как к выходу из кризиса — из юношеского ощущения бессмысленности. Никаких подробностей по поводу религиозных устремлений она от Давида никогда не слышала, однако деревянную фигурку он хранил. Кто рассказал ей, что фигурка китайская и привезена отцом, она не помнила. Может, тетка, сестра отца, говорила, когда Биргитта еще была маленькая.
На этой улице она вдруг ощутила близость к отцу, хотя в Пекине он наверняка не бывал, скорее всего его судно, плававшее не только в Балтийском море, заходило в один из больших портовых городов.
Мы словно незримая стайка леммингов, подумала она. Я и отец морозным утром в сером чужом Пекине.
Биргитте Руслин потребовался почти час, чтобы дойти до площади Небесного Спокойствия. Огромная площадь — она никогда не видала такой. Вышла она туда через путепровод под Цзянгумыньнэй-Дайцзе. Вокруг кишел народ, когда она зашагала через площадь. Повсюду фотографируют, машут флажками, множество продавцов воды и открыток.
Биргитта остановилась, огляделась по сторонам. Над головой пасмурное небо. Чего-то недостает. Лишь немного погодя она сообразила чего.
Мелких птиц. Или голубей. Здесь вообще ни одной птицы. Только люди, толпы людей, которые даже и не заметят, здесь ли она или уже исчезла.
Ей вспомнились фотографии 1989 года, когда студенты вышли на площадь с требованиями расширить свободы мысли и слова, но демонстрацию разогнали танками, причем многие демонстранты были убиты и искалечены. Вот здесь стоял человек с белым пластиковым пакетом в руке, думала она. Весь мир видел его на телеэкранах и затаил дыхание. Он стал перед танком и не двигался с места. Точно маленький незначительный оловянный солдатик — олицетворял все сопротивление, на какое способен человек. Когда танк пытался проехать мимо, он передвинулся. Что случилось дальше, Биргитта не знала. Следующий кадр не видела. Но раздавленные гусеницами и расстрелянные солдатами люди были реальны.
107 
