219 
– Принц, вы ведь знаете, прибытие монсеньера решенное дело; так подождем же монсеньера.
Услышав это волшебное слово, Молчаливый неизменно хмурил брови, но, насупясь и грызя ногти от нетерпения, все-таки ждал. Тогда взоры всех присутствующих обращались к большим стенным часам, внушительно тикавшим, и, казалось, все молили маятник ускорить приход того, кого ждали с таким нетерпением.
Пробило девять; неуверенность сменилась подлинной тревогой; некоторые дозорные сообщили, что во французском лагере заметно оживление.
На Шельду давно уже выслали небольшую лодку, плоскую, как чаша весов; антверпенцы, пока что обеспокоенные не столько тем, что происходило на суше, сколько тем, что делалось на море, решили добыть точные сведения о французском флоте; но лодка все не возвращалась.
Принц Оранский встал и, со злости кусая свои буйволовой кожи перчатки, сказал:
– Господа, монсеньер заставляет нас ждать так долго, что к его прибытию Антверпен будет взят и сожжен; тогда город сможет судить о разнице, существующей в этом отношении между французами и испанцами.
Эти слова никак не могли успокоить начальников городского ополчения, и они растерянно переглянулись.
В эту минуту в зал вошел конный лазутчик, посланный на Мехельнскую дорогу и добравшийся до Сен-Никола; он сообщил, что не видал и не слыхал ничего, что хоть в малейшей мере предвещало бы прибытие лица, ожидаемого с таким нетерпением.
– Господа, – воскликнул, услыхав это донесение, Молчаливый, – вы видите, мы ждем напрасно, так будем сами решать свои дела! Время не терпит, и ничего еще не предпринято для защиты подступов к городу. Полагаться на выдающиеся дарования – хорошее дело; но вы видите, прежде всего нужно надеяться на самих себя. Итак, господа, начнем совещаться.
Не успел он договорить, как ковровая завеса, закрывавшая дверь, приподнялась, вошел служитель ратуши и произнес одно лишь слово, в ту минуту, видимо, стоившее тысячи других слов:
– Монсеньер!
В голосе этого человека, в той радости, которую он невольно проявил при выполнении своих скромных обязанностей, чувствовался весь восторг народа и все его доверие к тому, кого почтительно и безлично именовали «монсеньер»!
Не успело отзвучать это слово, произнесенное дрожавшим от волнения голосом, как в зал вошел мужчина высокого роста, величественного вида, с головы до ног закутанный в плащ, который он носил с неподражаемым изяществом.
Он учтиво поклонился всем присутствующим, но его гордый, проницательный взор мгновенно распознал среди военных принца. Минуя всех, неизвестный тотчас подошел к нему и протянул ему руку, которую принц пожал горячо и с оттенком почтения. Здороваясь, они назвали друг друга «монсеньер».
После этого краткого обмена приветствиями неизвестный снял плащ. На нем была кожаная куртка, суконные штаны и высокие сапоги. Вооружен он был длинной шпагой, казавшейся не частью его снаряжения, а частью его самого – так легко и свободно она держалась у него на боку; за поясом, рядом с туго набитой сумкой, виднелся небольшой кинжал.
Когда он сбросил плащ, оказалось, что его сапоги до самого верха в пыли и грязи. Каждый его шаг по каменным плитам пола сопровождался мрачным звоном шпор, обагренных кровью его коня.
Он сел за стол совета и спросил:
– Ну что, монсеньер? Как обстоят наши дела?
– Монсеньер, – ответил Молчаливый, – вы, вероятно, видели, когда ехали сюда, что улицы забаррикадированы.
– Да, видел.
– А в домах прорезаны бойницы, – прибавил один из военных.
– Их я не мог видеть; но это разумная предосторожность.
– И поперек улиц протянуты двойные цепи, – вставил другой.
– Превосходно, – беспечным тоном ответил неизвестный.
– Монсеньер не одобряет этих приготовлений к обороне? – спросил голос, в котором слышались и беспокойство и разочарование.
– Одобряю, – ответил неизвестный, – хотя не думаю, чтобы при тех условиях, в которых мы находимся, они были очень полезны: они утомляют солдат и тревожат горожан, У вас, я полагаю, есть план и нападения и обороны?
– Мы ждали вас, монсеньер, чтобы сообщить вам его, – ответил бургомистр.
– Говорите, господа, говорите.
– Монсеньер прибыл с некоторым опозданием, – прибавил принц Оранский, – и, дожидаясь его, я вынужден был действовать.
– И хорошо сделали, монсеньер; к тому же всем известно, что действуете вы превосходно. Поверьте мне – я в дороге тоже не терял времени даром.
219 
