Внезапно Шико услышал вдали шум, похожий на топот копыт по сухой земле, когда лошади мчатся галопом.
Он оглянулся; от подножия холма, на который он поднялся до половины, во весь опор мчались всадники.
Он сосчитал – их было семь.
У четверых на плечах были мушкеты.
Заходящее солнце бросало на каждое дуло длинный кроваво-красный отсвет.
Их кони мчались гораздо быстрее лошади Шико. Да Шико и не думал состязаться в скорости, так как это только уменьшило бы его обороноспособность в случае нападения.
Он только заставил свою лошадь двигаться зигзагами, чтобы не дать возможности вооруженным аркебузами всадникам взять точный прицел.
Шико пользовался этим маневром, отлично зная и аркебузы вообще, и стрелков из них в частности; потому что в момент, когда всадники оказались в пятидесяти шагах от него, они приветствовали его четырьмя пулями, которые, следуя по направлению движения всадников, пролетели прямо над его головой.
Шико, как было указано, ждал этих четырех выстрелов, и он заранее обдумал свой план. Услышав свист пуль, он отпустил вожжи и соскользнул со стремян. Ради предосторожности он вытащил шпагу из ножен и держал в левой руке кинжал, наточенный, как бритва, и заостренный, как игла.
Мы уже сказали, что он упал, но при этом так, чтобы его ноги оказались поджатыми, как пружины, готовые распрямиться; в то же время благодаря позе, принятой им во время падения, его голова оказалась защищенной грудью лошади.
Радостный крик послышался из группы всадников, которые, увидев, что Шико падает, сочли его мертвым.
– Я вам говорил, дураки, – воскликнул приближавшийся галопом человек в маске, – вы все сделали не так, потому что не следовали точным приказаниям. Но теперь он сражен; живого или мертвого, обыщите его и прикончите, если он шевельнется.
– Слушаю, сударь, – почтительно ответил один из группы.
Все спешились, за исключением одного солдата, который собрал все поводья и остался охранять лошадей.
Шико не был человеком набожным, но в этот момент он подумал, что есть бог, что бог открывает ему свои объятия и, может быть, через пять минут грешник предстанет перед своим судией.
Он пробормотал какую-то мрачную и пламенную молитву, которая, несомненно, была услышана на небе.
Двое подошли к Шико; у обоих были в руках шпаги.
Они прекрасно понимали, что противник их не убит, ибо он стонал.
Так как он не двигался и не пытался сопротивляться, наиболее усердный из двух имел неосторожность приблизиться настолько, что Шико мог достать до него левой рукой, и тотчас кинжал, точно выброшенный пружиной, распорол ему горло, и рукоятка вошла в него, как в мягкий воск. В то же время шпага до половины проникла между ребер другого всадника, пытавшегося бежать.
– Черт возьми! – воскликнул командир. – Предательство! Заряжайте мушкеты: этот плут еще жив.
– Конечно, я еще жив, – сказал Шико, глаза которого метали молнии; и, быстрый, как мысль, он бросился на командира, направив острие на его маску.
Но уже два солдата схватили его. Он обернулся, распорол широким ударом сабли ляжку одному и освободился.
– Мальчишки несчастные! – кричал командир. – Аркебузы, черт вас дери!
– Прежде чем они зарядят, – сказал Шико, – я тебе выпущу внутренности, разбойник, и перережу шнурки твоей маски, чтобы узнать, кто ты.
– Держитесь, сударь, держитесь, я защищу вас, – сказал голос, который показался Шико звучащим с неба.
Это был голос красивого молодого человека, ехавшего на красивой черной лошади. У него в руках были два пистолета, и он кричал Шико:
– Наклонитесь! Наклонитесь, черт возьми! Да наклонитесь же!
Шико повиновался.
Раздался выстрел, и один из нападавших покатился к ногам Шико, выронив саблю.
Между тем лошади бились в страхе; три оставшихся всадника хотели сунуть ноги в стремена, но это им не удалось; молодой человек выстрелил еще раз, не целясь, и этот второй выстрел прикончил еще одного человека.
– Двое против двух, – сказал Шико, – великодушный спаситель, займитесь вашим, вот мой!
И он бросился на всадника в маске, который, дрожа от гнева и страха, тем не менее сражался, как человек, умело владеющий оружием.
Со своей стороны молодой человек охватил туловище своего врага, сбил его, даже не взяв в руки шпагу, и связал своим ремнем, как овцу, предназначенную на убой.