37 
— Это было бы прекрасно, но, по моему, товарищу милиционеру надо о чем-то поговорить с главной свидетельницей, обсудить, так сказать, судьбу нашего общего друга, а ныне несправедливо осужденного…
— Задержанного, — машинально поправил Геркулесов.
— Не суть важно. Короче, вам надо поговорить, — с несвойственной ему решительностью закончил мой находчивый коллега.
— Да не надо нам… — начала было я, но Зорин уже взял Соньку под локоток и поволок к двери.
Подруга моя упиралась, умоляюще таращилась на Геркулесова, возмущенно сопела на Зорина, но ничего не помогало — ни сопение, ни сопротивление не действовало на влюбленного интригана. Да и товарищ милиционер не спешил к ней на помощь, он только растеряно улыбался и переводил свой взгляд с Соньки на меня (уж не взвешивал ли, с кем из нас ему будет безопаснее остаться?).
У самой двери подруга сдалась и, кинув на прощание томный, полный призыва и надежды взгляд на Геркулесова, она покинула помещение.
Мы остались одни.
Сидели в полном молчании без малого 5 минут. Слушали, как тикают часы на стене и тихо журчит вода в подсобке. Первым не выдержал он:
— Прекрасная погода, не правда ли?
— Не правда, — завредничила я.
— Не любите осень?
— Не люблю. Я ж не Пушкин.
Мы опять замолчали. На этот раз, раскаявшись, разговор возобновила я.
— Чего не пьете? — я кивнула на его полную кружку.
— Да я как-то пиво не очень…
— А что «очень»? Водку?
— Нет, — смущенно засмеялся он. — «Пепси»!
— А если напиться хотите?
— Много «Пепси».
— Что ж выходит, что вы, господин Геркулесов, почти трезвенник?
— Почему «почти»? Я просто трезвенник.
— Вот это да! — восхитилась я. — И никогда? Ни капли?
Он отрицательно замотал головой. Потом сделал глоток, поморщился и изрек:
— Первая капля!
— Браво!
После моей непродолжительной овации он немного встрепенулся и осторожно хлебнул еще раз.
— А сколько вам, Коля, лет?
— 28.
— Так много? А я думала, что, как мне.
— В 18 в милицию не берут.
— О! — мои глаза округлились. Уж никак не ожидала от этого одуванчика столь изысканного комплимента.
Кажется, обстановка немного разрядилась. И я продолжила допрос уже более нагло.
— И каким ветром вас в милицию занесло?
— Ураганным.
— Это как?
— В один прекрасный день сорвался с надоевшего рабочего места и рванул служить в милицию.
— И что за «надоевшее рабочее место»? Лифтером что ли трудились?
— Нет, — тихо засмеялся он. — Адвокатом.
— Да вы что? — ахнула я. — И в какой конторе?
— В «Защите», — прозвучал спокойный ответ.
Я ошалела от такого сообщения. Дело в том, что «Защита» являлась самой преуспевающей адвокатской конторой в регионе. А это значило, что Геркулесов не просто дурак, а дурак в кубе. Уволится из солиднейшей фирмы, где гонорары работников исчисляются тысячами долларов, и устроится МЛАДШИМ опером, на две тысячи рублей в месяц, плюс 500 пайковых, с задержкой в квартал — это же как головой стукнуться надо!
— И чего это вы так? Клиентов что ли не было?
— Были, — нисколько не обидевшись, ответил Геркулесов. — Просто я с детства мечтал работать в милиции. Именно по этому я и выучился на юриста. — Он задумчиво закатил свои глазищи, хлопнув пушистыми ресницами, и добавил. — Но после института в меня сразу вцепилась «Защита», я поддался на уговоры родителей и устроился работать туда.
— И чего она так в вас вцепилась? — подозрительно спросила я.
— Я закончил с красным дипломом «Академию юриспруденции», — не без гордости сообщил Коленька.
— О-о! — восхитилась я, хотя понятия не имела, что это за академия такая. — И что было дальше?
— Ничего. Начал работать. — Сердито буркнул он. — Бандитов защищать.
— Почему бандитов?
— А кто еще мажет оплатить себе адвоката «Защиты»?
— И то правда, — согласилась я.
— Но я-то хотел их ловить! — воскликнул Геркулесов, экспрессивно взмахнув кистями рук.
— И по этому вы бросили свою перспективную работу, забыли своих клиентов-бандюков, выбросили кейс из кожи крокодила за ненадобностью и по зову сердца отправились устраиваться в ментуру, чтобы жуликов ловить? — не без издевки спросила я.
— Да, — не заметив сарказма, согласился Коленька. — Только не жуликов, а убийц.
Дурила! — подумала я, потом поправила себя — Романтичный дурила! Будь я на месте его жены, убила бы!
37 
