45 
Он не видел ее несколько месяцев. Каждый день разговаривал с ней по телефону, но только о Мари: когда дочка проснулась, что ела, выучила ли новые слова, играла ли в новые игры, из-за чего плакала и смеялась, чем жила; каждый шаг в развитии маленького ребенка, шаг, которого отсутствующий родитель не видел, они старались возместить в разговорах. Когда речь шла о Мари — и только тогда, — не было ни обид, ни обвинений, ни утраченной любви.
Ее красивое лицо, он знал, как оно выглядело, когда она плакала, как оно опухало, как черты лица смазывались. Он приложил ладонь к ее щеке, и она улыбнулась ему, обняла.
Дверь им открыл полицейский, один из тех, что накануне приехали в «Голубку» из Стокгольма, пожилой, слегка прихрамывающий.
— Эверт Гренс, комиссар. Мы виделись вчера.
— Фредрик. Я вас узнал. Это Агнес. Мама Мари.
Они коротко поздоровались. Спустились по лестнице, пошли по больничному коридору. Фредрик увидел второго вчерашнего полицейского, который вел допросы. За его спиной стоял судмедэксперт — белый халат, усталые глаза.
— Мы не встречались. Свен Сундквист, инспектор уголовной полиции.
— Агнес Стеффанссон.
— Это Людвиг Эррфорс. Судмедэксперт. Он провел вскрытие Мари.
Вскрытие Мари.
Эти слова кричали им в лицо.
Ненавистные, разрывающие сердце, навсегда подводящие черту.
Двадцать четыре часа кошмара и надежды, кошмара и надежды, кошмара и надежды измучили их обоих. Вчера после полудня Фредрик оставил в детском саду человека, которым они дышали, и вот теперь в стерильной комнате Института судебной медицины они вместе увидят ее растерзанное тело и подтвердят, что это она.
Они обнимали друг друга.
Иногда люди обнимают друг друга крепко-крепко, до хруста в костях.
•
Лето словно оцепенело.
Духота, тяжело дышать.
Он этого не замечал. Он плакал.
Свен сосредоточился на слове «скоро», скоро воздух, скоро жизнь, скоро-скоро-скоро, нельзя ему сломаться перед теми, у кого вот только что сдали нервы, родители, обнимая друг друга, стояли возле стола и утвердительно кивнули, увидев ее лицо, отец поцеловал девочку в щеку, мать упала на нее, прижалась головой к простыне, он никогда еще не слышал таких рыданий, они оба умерли у него на глазах, и он пытался задержать взгляд над ними, на какой-нибудь точке стены, скоро прочь от стола, скоро вон из этой окаянной комнаты, скоро вверх-вверх-вверх по лестнице, на воздух, где нет запаха смерти.
Выходя, они обнимали друг друга, и после их ухода он бегом устремился вон, коридор, лестница, дверь, он плакал и не желал остановиться.
Эверт тоже поднялся наверх, подошел к нему, обнял за плечи.
— Я в машину. Подожду. Сколько надо, столько и подожду.
Сколько ему надо времени? Десять минут? Двадцать? Он понятия не имел. Плакал, пока не опустел, пока слезы не иссякли. Он плакал слезами родителей, будто все они должны были разделить скорбь.
Когда он сел в машину, Эверт легонько потрепал его по щеке.
— А я тут сидел да слушал это поганое радио. Выпуски новостей талдычат про Бернта Лунда и убийство Мари. На какой канал ни переключи. Заполучили-таки свое летнее убийство. Теперь будут за каждым нашим шагом следить.
Свен взялся было за руль, потом обернулся к Эверту:
— Может, ты поведешь?
— Нет.
— Только сейчас. Мне не хочется.
— Подождем, пока ты не сможешь повернуть ключ. Спешить особо некуда.
Свен сидел не шевелясь. Несколько минут. По радио сменяли одна другую попсовые песни, безликие, похожие друг на друга. Он оглянулся на заднее сиденье.
— Торта не хочешь?
Свен потянулся за коробкой с тортом, перетащил ее к себе. За ней лежал пластиковый пакет с винными бутылками. Он водрузил свой праздник на колени.
— Торт «Принцесса». Юнас хотел такой. С двумя розочками. Одна мне, одна ему.
Он развязал ленточку, открыл коробку. Понюхал зеленый марципан.
— Сутки на такой жаре. Давным-давно прокис.
Эверта передернуло от резкой вони, он скривился на прогорклые сливки, отпихнул коробку подальше с коленей Свена и принялся сосредоточенно крутить ручки радиоприемника, переключая с канала на канал.
Одни и те же слова, мантра, во всех выпусках новостей.
Убийство девочки. Побег. Преступник-педофил. Бернт Лунд. Тюрьма Аспсос. Полицейский розыск. Горе. Страх.
— Не могу я больше слушать эту хренотень, не могу! Выключи, Эверт, а?
45 
