93 
— Когда мне можно послать ему записку, мама?
— Когда хочешь, дитя мое, — улыбнулась г-жа де Сурди.
Клер написала в тот же вечер, а на следующий день в полдень, то есть в час, когда приличия позволяют нанести визит, Гектор был у ее дверей.
На этот раз его проводили прямо к г-же де Сурди. Она по-матерински нежно прижала его к своей груди, и в этот момент Клер отворила дверь. Увидев их, она радостно воскликнула:
— Ах, мама, как я счастлива!
Г-жа де Сурди привлекла ее к себе и заключила в объятия обоих своих детей.
Брак был делом решенным, оставалось обсудить с молодым графом вопрос о его сближении с новой властью.
Гектор сел на диван, слева от него устроилась Клер, справа — г-жа де Сурди. В одной руке он держал руку своей невесты, в другой — тещи. Клер взялась сама передать ему мнение Кабаниса о Бонапарте и предложение своей матери.
Пока она почти слово в слово повторяла то, что накануне сказала г-жа де Сурди, Гектор не сводил с нее глаз, а когда она закончила, сначала поклонился г-же де Сурди, а потом пристально посмотрел на девушку:
— Клер, — сказал он, — простите меня, если вчера я был слишком многословен, когда рассказывал о своей жизни. Но теперь вы знаете все, так поставьте себя на мое место и ответьте сами вашей матери. Как вы скажете, так и будет.
Девушка на мгновение задумалась, потом покачала головой и сказала:
— Нет, мама, он не может. Бонапарт пролил кровь его брата.
Г-жа де Сурди ничего не ответила, но было видно, как она разочарована, ведь она мечтала, что ее зять займет важный пост в армии, а дочь — высокое положение при новом дворе.
— Сударыня, — обратился к ней Гектор, — не думайте, что я из тех, кто упорно восхваляет старый режим и поносит новый, или что я слеп и отрицаю достоинства первого консула. Совсем недавно я увидел его в первый раз у госпожи де Пермон, но вместо отвращения почувствовал приязнь. Я считаю, что его кампания девяносто шестого и девяносто седьмого годов — это вершина современной стратегии. Такое мог совершить только гений. Но, признаюсь, я испытываю гораздо меньший энтузиазм по отношению к египетской кампании, которая ни при каких условиях не могла закончиться успехом и за которой не скрывалось ничего, кроме гигантских амбиций. Бонапарт сражался и побеждал там, где сражались и побеждали Марий и Помпей, он захотел разбудить эхо, не повторявшее ничьих имен со времен Александра и Цезаря. Весьма соблазнительная фантазия, но она слишком дорого обошлась стране. Сто миллионов ливров и тридцать тысяч человек! Что касается Маренго, его последней кампании, то она была затеяна исключительно ради личных целей, чтобы освятить Восемнадцатое брюмера и заставить другие страны признать новую французскую власть. К тому же всем известно, что в Маренго Бонапарт не проявил себя как гениальный военачальник, он был везучим игроком, в руках которого в критический момент оказываются два козыря, и каких: Келлерман и Дезе! Что до переворота Восемнадцатого брюмера, то его вождя оправдывает только успех. Вообразите себе, что было бы, если бы он потерпел поражение! Тогда эта попытка свержения правительства расценивалась бы как бунт и преступление против нации, по меньшей мере три Бонапарта лишились бы своих голов. Случай помог ему вернуться живым из Александрии, фортуна повернулась к нему лицом в Маренго, отвага спасла в Сен-Клу, но человек спокойный и рассудительный не принимает вспышки молний, какими бы яркими они ни были, за новый рассвет. Будь я совершенно свободен от обязательств перед моими предками и не погибни моя семья ради французских королей, я без труда поставил бы на удачу этого человека. Ибо я вижу в нем выдающегося игрока, который только один раз воевал ради интересов Франции, а два раза — исключительно ради собственных.
А теперь, чтобы доказать вам, что у меня нет никаких предубеждений, обещаю, если он задумает что-то действительно великое во имя нашей страны, я с чистым сердцем пойду за ним. Ведь, к моему огромному удивлению, несмотря на то, что в последний раз я носил траур по его вине, я восхищаюсь Бонапартом и люблю его, хоть и против собственной воли. Такое бывает с теми, кто находится рядом с выдающимися личностями, и я — не исключение.
— Понимаю, — вздохнула г-жа де Сурди, — но, может быть, вы позволите мне сделать одну вещь?
— Прежде всего, — ответил Гектор, — здесь не я позволяю, а вы приказываете.
— Так позвольте мне испросить у первого консула и у госпожи Бонапарт их согласия на ваш брак с Клер. Я так тесно связана с госпожой Бонапарт, что не могу поступить иначе. Это просто знак почтения.
93 
