102 
Г-жа де Сурди, мечтавшая получить всего лишь согласие первого консула и его жены, поверить не могла, что Бонапарт оказал ей такую честь и вызвался собственноручно подписать брачный договор. Раньше подобного удостаивались лишь самые близкие ему люди, так как подписание контракта неизбежно сопровождалось вручением приданого или дорогого подарка. Первого консула нельзя было упрекнуть ни в скупости, ни в расточительности, но он терпеть не мог выбрасывать деньги на ветер.
Единственным, кто не принял эту новость с гордостью и радостью, был Гектор де Сент-Эрмин. Его обеспокоило чрезмерное внимание Бонапарта к семье его невесты. По молодости он недолго участвовал в борьбе за дело роялистов, но его восхищение гением первого консула никак не перерастало в сочувствие. Он был не в силах забыть картину ужасной смерти брата и ее кровавые подробности. Шарля схватили и казнили по приказу Бонапарта, и, несмотря на самые настойчивые просьбы, первый консул не дал согласия на смягчение приговора. И потому всякий раз, встречая его, Гектор чувствовал, как его лицо заливает холодный пот и дрожат его колени, и против воли опускал глаза. Он боялся, что однажды его, как дворянина и богатого человека, вынудят или служить в армии, или отправиться в изгнание.
Он уже предупредил Клер, что скорее оставит Францию, чем займет какой-либо военный или гражданский пост. Клер не возражала, считая, что это дело его совести, а только заставила его обещать, что, куда бы он ни последовал, он возьмет ее с собой, а все остальное ее полному нежности и любви сердцу было неважно.
Вместо смещенного Фуше министром юстиции и префектом генеральной полиции был назначен Клод-Антуан Ренье, тут же получивший титул герцога Масского. Дважды в неделю он являлся с докладом к Наполеону, который с удовольствием его принимал: он получал сведения от Жюно как парижского губернатора, от Дюрока как своего адъютанта, и от Ренье как генерального префекта. И у каждого из них была своя агентура.
Утром, перед подписанием брачного договора м-ль де Сурди, Бонапарт провел с Ренье целый час. Новости были страшными: в Вандее и Бретани снова начались беспорядки. На этот раз речь шла не об открытой гражданской войне, а о темных делах поджаривателей, чьи шайки нападали, как гром среди ясного неба, то на имения, то на фермы и, подвергая их хозяев самым жестоким пыткам, отнимали у них все ценное.
Бонапарт потребовал, чтобы Ренье принес ему все досье, связанные с делами поджаривателей. Таких дел за последнюю неделю накопилось пять. Первое нападение случилось в Беррике, второе — в Плескопе, третье — в Мюзийаке, четвертое — в Сен-Нольфе и пятое — в Сен-Жан-де-Бревелье. Создавалось впечатление, что во главе каждой шайки стоит свой главарь, но есть еще кто-то, кто руководит ими сверху.
И этим руководителем, если верить полицейским агентам, был не кто иной, как Кадудаль, нарушивший обещание, данное Бонапарту. Вместо того чтобы спокойно жить в Англии, он вернулся в Бретань, дабы поднять народ на новый бунт.
Бонапарт всегда полагал, и вполне справедливо, что он хорошо разбирается в людях. Когда министр юстиции обвинил Кадудаля в столь гнусных преступлениях, первый консул решительно покачал головой. Как? Этот умнейший человек, который на равных обсуждал с ним интересы народов и королей, этот честный и лишенный всякого честолюбия военный, согласившийся жить в Англии на содержании у своего отца и отказавшийся от должности адъютанта первого генерала Европы, эта бескорыстная душа, которую не соблазнили сто тысяч франков в год и возможность наблюдать, как другие рвут друг друга на части, опустился до грязного промысла поджаривателей, самого подлого из всех видов разбоя!
Нет, в это он поверить не мог! И Бонапарт самым недвусмысленным образом дал понять своему новому префекту, что он об этом думает, и приказал незамедлительно послать в Бретань лучших парижских агентов, предоставив им самые широкие полномочия для борьбы с шайками негодяев.
Ренье обещал собрать всех самых опытных сотрудников своего департамента и тотчас отправить их в дорогу.
И поскольку на часах было уже около десяти, Бонапарт велел сказать Жозефине, что пора отправляться к г-же де Сурди.
Великолепный особняк, в котором проживала графиня, был ярко иллюминирован, день был теплым и солнечным, первые цветы и свежая листва радовали глаз. Ласковый весенний ветерок играл ветвями распустившейся сирени, спускавшейся от окон особняка до самой набережной. Под таинственными и душистыми сводами ее арок горели разноцветные фонарики, из распахнутых окон исходили волны музыки и ароматов, а за опущенными шторами двигались силуэты гостей.
102 
