70 
— Тоже верно, пожалуй. Повесить полоумных девиц и беспомощных старух на основании апоплексического удара, случившегося у одного-един-ственного мужчины, — сомнительная доблесть, не так ли? И как можно есть, пить и веселиться в этом зале, когда рядом изображена такая жуть?
— И все-таки, кто они такие? — спросила Дебора, когда Линли с удовольствием отведал вина и потянулся за булочкой, которые Джози Рэгг только-только подала на стол. — Конечно, я знаю, что они ведьмы, но, может, ты, Томми, расскажешь о них подробней?»
— Только благодаря их карикатурному изображению. Сомневаюсь, что признал бы их, не следуй художник столь явно традициям Хогарта. — Линли взмахнул рукой, в которой держал нож для масла. — Перед тобой богобоязненный судья и те, кого он привлек к ответу. Демдайк и Чэттокс — вон те, морщинистые, как я полагаю. Затем Элизон и Элизабет Дэвис, дуэт матери с дочерью. Остальных забыл, кроме Элис Наттер — той, которая совершенно не вписывается в общую картину.
— Говоря по правде, она кажется мне похожей на твою тетю Огасту.
Линли перестал намазывать масло на булочку и вгляделся в изображение Элис Наттер:
— Что-то есть в самом деле. Носы похожи. — Он усмехнулся. — Теперь придется подумать, стоит ли идти к тетке на рождественский обед. Бог знает, что она подаст на стол под видом праздничного угощения.
— Неужели они делали именно это? Подмешивали какие-нибудь снадобья? Пускали в ход злые чары? Вызывали дождь с помощью лягушек?
— Твое последнее предположение вызывает в памяти что-то австралийское, — заметил Линли. Подкрепляясь булочкой, он окинул взглядом другие гравюры и пытался восстановить в памяти детали. Во время учебы в Оксфорде он как-то даже писал курсовую о колдовстве в семнадцатом веке. Он до сих пор помнил одну из преподавательниц — двадцатишестилетнюю феминистку, редкой красоты, но недоступную, как хищная акула.
— Сегодня это называется «эффект домино», — сказал он. — Одна из этих псевдоколдуний что-то украла в Малкин-Тауэре, а потом имела наглость надеть на себя украденное. Когда ее приволокли к судье, она обвинила семейство, живущее в Малкин-Тауэре, в колдовстве. Судья, кажется, решил, что это смехотворная попытка очернить обидчицу, однако несколько дней спустя Элизон Дэвис из той самой башни прокляла мужчину, и того через несколько минут хватил апоплексический удар. С этого и началась охота на ведьм.
— Похоже, успешная, — заметила Дебора, глядя на гравюры.
— Вполне. Женщины начали признаваться во всевозможных и самых немыслимых грехах, когда представали перед судьей: что у них есть друзья в облике кошек, собак и медведей; что они лепят из глины изображения своих врагов и втыкают в них иголки; что они убивают коров, портят молоко, разрушают…
— Что ж, такие преступления заслуживают наказания, — заметил Сент-Джеймс.
— А доказательства требовались? — поинтересовалась Дебора.
— Если старушка что-то шамкает своему коту, это уже доказательство. Если сосед услышит, как женщина кого-то проклинает, — тоже.
— Но почему они признавались в содеянном? Кто станет признаваться в подобных вещах?
— Социальное давление. Страх. Ведь все они были необразованными. Представали перед судьей, принадлежавшим к другому классу. Их приучили склоняться перед знатными персонами — хотя бы метафорически. Что еще им оставалось, как не соглашаться с тем, что говорили те?
— Если даже им грозила смерть?
— Даже тогда.
— Но ведь они могли отказаться от обвинений. Могли молчать.
— Элис Наттер так и поступила. Но ее все равно повесили.
Дебора нахмурилась:
— Странные привычки у хозяев отеля. Зачем им понадобилось развешивать эти картинки?
— Туризм, — ответил Линли. — Разве люди не платят за то, чтобы взглянуть на посмертную мае-ку королевы Шотландии?
— Не говоря уже о мрачных уголках лондонского Тауэра, — добавил Сент-Джеймс. — Королевская часовня. Уэйкфилдская башня…
— Зачем волноваться из-за драгоценностей Короны, если можно увидеть плаху палача? — добавил Линли. — Преступление преступлением, но смерть заставляет туристов раскошеливаться.
— Неужели такая ирония звучит из уст человека, совершившего как минимум пять паломничеств в Босуорт-Филд двадцать второго августа? — ехидно поинтересовалась Дебора. — На старое коровье пастбище, где ты пил из родника и клялся духу старика Ричарда в том, что сражался за Белую розу?
70 
