Последние отзывы

  119  

Сдержанная оценка роли Кина в начале рецензии не противоречит общему отношению Чехова к Соловцову, у которого он находил и достоинства и недостатки. Так, 2 ноября 1888 г. он писал И. Л. Леонтьеву (Щеглову): «Теперь о „Медведе“. Соловцов играл феноменально, Рыбчинская была прилична и мила <…> Но, душа моя, играют Соловцов и Рыбчинская не артистически, без оттенков, дуют в одну ноту, трусят и проч.» При разговоре о чеховской оценке Соловцова часто цитируют первую фразу этого отзыва. Заключительная фраза оценку несколько корректирует; добавочное уточнение в понимание этой оценки вносит комментарий первого публикатора данного письма, его адресата: «Соловцов играл феноменально, — пишет он мне, цитируя любимое словечко режиссера театра Корша» (И. Л. Щеглов. Из воспоминаний об Антоне Чехове. — Чехов в воспоминаниях, стр. 150).

Косвенным подтверждением того, что Чехов накануне смотрел «Кина», может служить его письмо к А. Н. Плещееву от 15 января, где он, очевидно по свежему впечатлению, писал: «До такой степени возненавидел свою пьесу, что готов кончить ее словами Кина: „Палками Иванова, палками!“»

Очень похоже, что Чехову принадлежит заметка о бенефисе еще одного актера, которого он близко знал и к которому относился тепло, — В. Н. Давыдова. С Давыдовым Чехов был знаком со времени постановки «Иванова». В это время артист, как сообщал М. П. Чехов И. В. Федорову, «стал бывать <…> запросто» в доме Чеховых (Ив. Федоров. Актер и драматург. — «Советское искусство», 1939, № 56 (636), 14 июля: см. также: А. А. Плещеев. За кулисами. — «Исторический вестник», 1910, № 9, стр. 833–834; он же. Что вспомнилось. Актеры и писатели. Т. III. СПб., 1914, стр. 113–116). «Он играл у меня в „Иванове“, и по этому случаю мы с ним приятели», — писал Чехов Д. В. Григоровичу 12 января 1888 г. Все это было во время той, двухлетней «эмиграции в Москву», о которой говорится в заметке. (Чехов, безусловно, знал об этой «эмиграции» с самого ее начала — см. «Пестрые сказки» в наст. томе.) В письме между 7 и 10 марта 1888 г. Чехов поздравлял артиста с ее окончанием и отъездом «в родные Палестины»; в письме от 23 апреля 1888 г., достаточно полно характеризующем отношение Чехова к Давыдову, находим главные мотивы бенефисной заметки: «Петербург выиграл, а Москва в проигрыше; мы остаемся без В. Н. Давыдова, а я лично без одного из тех знакомых, расположение которых я особенно ценю. Ну, да что поделаешь! Хотя и не хочется мириться с мыслью, что Вы уже совсем бросили Москву, а я все-таки рад, что Вы уехали: в Питере, около семьи, Вам будет легче житься, да и тому же в Питере народ хотя и черствее, но умнее и более способен оценить такую силищу, как у Вас. Желаю Вам всякого успеха и спасибо за прошлый сезон. Я рад, что судьба, хотя и не надолго, столкнула меня с Вами и дала мне возможность узнать Вас». В декабрьский визит Чехова в Петербург в этом же году нашла подкрепление еще одна из тем заметки: в Москве Давыдов жил один, теперь же Чехов познакомился с его семьею (ср. в письме Суворину от 14 февраля 1889 г.: «Давыдов и Свободин очень и очень интересны. Оба талантливы, умны, нервны, и оба, несомненно, новы. Домашняя жизнь их крайне симпатична»).

Но наиболее важным для атрибуции является письмо Давыдова, полученное Чеховым приблизительно за две недели до наиболее вероятного времени писания заметки, как бы дающее материал для всех главных ее тем и мотивов и провоцирующее самый ее тон. В нем говорится о денежных делах, есть и семейная тема, идет речь о плохом ведении дела в «антихудожественном» Петербурге, сквозит и «горячее отношение к искусству» и независимость, нежелание подчиниться тому, что в театре видят «торговое предприятие», и готовность «бросить все» (как он и сделал за два года перед тем). «Что сказать Вам о себе? В семье у меня, слава богу, обстоит благополучно, в этом отношении я совершенно счастлив и покоен. Не могу сказать того же о моей театральной деятельности. Театральное дело здесь ведется так плохо, что заставляет меня весьма и весьма часто переживать очень тяжелые минуты. В такие минуты является горячее желание бросить это дело (которое я, между прочим, так люблю) и уйти куда-нибудь подальше, так, чтобы даже и не слыхать о театре. Невыразимо тяжело и грустно видеть, что из этого дела, которое я привык ставить так высоко, которому придаю такое громадное воспитательное значение, здесь, где имеются все средства для хорошего ведения этого дела, сделали какое-то торговое предприятие, единственное назначение которого давать во что бы то ни стало большие барыши. Для достижения этой цели всякие средства считаются пригодными; и в этом храме искусства, превращенном в толкучий рынок, не стыдятся торговать таким хламом, как все те пиэсы, которые для нынешнего дня составляют преобладающий элемент в репертуаре текущего сезона, лишь бы этот хлам давал хороший доход. Да и это ли одно!» «Впрочем, обо всем этом, — заключал Давыдов, — поговорим при свидании» (15 января 1889 г. — ГБЛ).

  119