Особенно,... 
90 
Но хорошая погода все не устанавливалась, и лодочники на Темзе кричали друг другу, что это происки старой королевы, которая, по их мнению, умеет колдовать.
Моя мать очень любила роскошь, и ее прихоти опустошали нашу казну. Она искренне считала, что английские простолюдины обязаны платить огромные налоги, дабы ей можно было ни в чем себе не отказывать.
А народ роптал, считая, что она повинна во всех бедах и неприятностях. Шаткое спокойствие в стране вот-вот могло быть нарушено.
Карл все больше нервничал, не в силах долее терпеть ее присутствие в Англии, и обратился к моему брату Людовику с просьбой пригласить королеву Марию обратно в Париж. Он писал, что старая дама очень тоскует по Франции и что впредь она уже не будет интриговать против кардинала Ришелье.
Карл объяснил мне, что его беспокоят не только огромные расходы моей матери, но и то, что наши подданные все более возвышают голос против ее присутствия в Англии.
Я с прискорбием замечала, что мой любимый супруг стал очень угрюмым и раздражительным, и потому решила не бранить его за послание, отправленное Людовику.
Ответ от моего брата пришел очень быстро. Французский государь писал, что не верит никаким обещаниям нашей матери, ибо она является интриганкой по натуре и непременно вновь попытается отстранить от кормила власти не только ненавистного ей Ришелье, но и самого короля.
«Будьте тверды, дорогой зять, и попросту укажите ей на дверь«, – вот какими словами оканчивалось письмо Людовика.
Но мой Карл не был способен на столь решительный и жестокий поступок. Прежде всего он не хотел причинять боль мне, и потому королева Мария осталась в Англии.
Правда, она действительно желала вмешиваться абсолютно во все. Однажды она сказала мне:
– Когда я жила в Голландии, я очень много думала о тебе и твоих детях. По-моему, одной из твоих девочек нужно выйти за принца Оранского.
– За принца Оранского! – воскликнула я. – Но это же мезальянс!
– Я не имела в виду твою старшую дочь Мэри. Может быть, Елизавета…
– Господи, матушка, ей сейчас всего три года! – простонала я.
– Дорогая моя, о супружестве детей следует думать заранее, пока они еще в колыбели, – нравоучительным тоном проговорила моя мать и тут же решительно добавила: – Я намерена обсудить это с королем.
– Нет, мама, – твердо возразила я. – Если я решу, что это необходимо, я сама поговорю с ним.
– Видишь ли, – обиженно заметила она, – мне показалось, что ты способна говорить с ним только на альковные темы, а дел государственных ты предпочитаешь не касаться.
– Судьба моей дочери неразрывно связана с судьбами Англии, и я всегда помню об этом, – холодно ответила я и подумала, что, кажется, начинаю понимать Людовика, который всеми силами пытался избавить Францию от присутствия королевы-матери.
Неужели жизнь ничему не научила ее? Неужели она по-прежнему во всем винит только собственного сына и Ришелье, и ей не приходит в голову, что ее советы отнюдь не всегда уместны?
Впрочем, я все-таки передала Карлу свою беседу с матерью.
– Принц Оранский – это дурная партия для дочери английского короля, – сказал он.
– Я тоже так полагаю, – ответила я. – Однако матушка уверяет, что вела с принцем предварительные переговоры и что он был бы счастлив жениться на одной из наших девочек.
– Еще бы! Я нисколько не сомневаюсь, что он был бы счастлив заключить такой брак. И все же я считаю, что он недостоин руки даже младшей из английских принцесс.
Вдобавок, вспомнила я, принц Оранский – протестант, а я предпочла бы, чтобы моим зятем стал католик.
Моя беременность становилась все заметнее и все больше давала знать о себе, однако я все еще могла прогуливаться по замечательным аллеям и террасам Сент-Джеймского парка. Там было много ручных оленей и птиц, и детям очень нравилось играть с ними.
Как-то мы с Карлом сидели на скамье, а наши отпрыски бегали неподалеку, возясь со своими любимыми собаками и производя ужасный шум.
Придворные, прогуливавшиеся среди цветников, с умилением наблюдали эту идиллию.
Как же я была счастлива в те дни! С какой нежностью глядела я на мужа!
Он очень изменился за годы нашей семейной жизни и почти перестал заикаться. Мне казалось, что ему гораздо приятнее говорить со мной и детьми, нежели со своими министрами и советниками. Он с удовольствием вникал в детские дела, отвечал на многочисленные вопросы Карла и с интересом выслушал Джеймса, который пожаловался ему на обжору Мэри, съевшую за обедом его пирожное. Я не сомневалась в том, что король счастлив в кругу семьи.
90 
