100 
Обычно это был момент, когда такие, как Хафнер, отважно утверждали, что хотят пить только минералку, чтобы через полчаса отведать «бокальчик», но на этот раз он отбросил этот постыдный, лицемерный ритуал. Отказался и Лейдиг от своего примерного воздержания. С большой симпатией друг к другу четверо мужчин сидели за столом и выпивали. С кухни уже доносился восхитительный аромат.
«Эх, хорошо!» — подумал Тойер.
Разумеется, беспутный Томас Хафнер не преминул ненадолго испортить общее умиленное настроение.
— Эй, жадина, ты тоже мог бы принести что-нибудь!
Штерн покраснел, но тут же храбро заявил, что тоже принес кое-что Иоганнесу…
— Как он его называет? Что он сказал? Как он назвал шефа?
— Все о'кей, Томас, сегодня мы на «ты».
Итак; он тоже что-то принес. Что ж его не спрашивают, почему он до сих пор не вручил подарок? Ну, он ждет такого вопроса, вывернулся Штерн.
— Так почему ты еще не отдал свой подарок? — радостно спросил Хафнер.
— Вон, моя жена отыскала, и я не знаю, как это шефу… ну, вот. — Штерн вытащил из кармана брюк коробочку и сунул Тойеру в ладонь. — Вот, Иоганнес, я никогда не думал, что ты нас когда-нибудь пригласишь.
Это были запонки: две маленькие медвежьи головы. Лейдиг истерично захохотал, а Хафнер постучал себя по лбу. Штерн покраснел еще гуще, побагровела даже шея. Тойер положил руку ему на плечо.
— Не слушай их, Вернер, и скажи своей жене, запонки мне очень понравились! Вот. А сейчас я взгляну, что там с нашей едой.
На кухне Тойер выбросил запонки в мусорное ведро. Ведь у него даже не было подходящей рубашки. Впрочем, ладно! Он достал их из ведра и положил в ящик стола.
Кто знает, может, когда еще и пригодятся…
«Монтепульчано» текло рекой. Пустой противень из-под мяса уже стоял на полу, и Хафнер использовал его как пепельницу. Тойер дымил с ним наперегонки, и даже двое остальных уже выкурили по царе сигарет.
— Этот чертов Зельтманн, он хотел нас опустить. О-П-У-С-Т-И-ТЬ!
— Слушай, Хафнер, не будь таким вульгарным. Действительно, не каждому…
— Лейдиг, ты, гусек, думаешь, ты лучше? Рыба ты безмозглая! Лейдиг, Лейдиг, замолчи или кушай кирпичи… Тот порножурнальчик, из-за которого твоя мама натравила на тебя Зельтманна… Как он назывался?
Все это напоминало мучительную казнь, но Лейдиг был настроен на удивление мирно.
— Ты радуешься, да, баран? Но ведь ничего не было, даже Зельтман сообразил, с кем имеет дело.
Ожил домофон.
— Соседи, — с раскаяньем заметил Штерн. — Мы слишком орали.
— Не-е, думаю, это Ильдирим, — буркнул хозяин. — Ее я тоже приглашал. Сказала, что придет попозже.
— О-о! — обрадовался Хафнер.
Тойер нажал на кнопку домофона и тяжело встал в дверях.
Появившись из-за последнего поворота, она засмеялась — он выглядел комично, похожий на воздушный шар в фартуке.
— Мерхаба, — ухмыльнулся Тойер. — Мы все уже немножко пьяные.
— Мерхаба, привет! — снова засмеялась Ильдирим. — Вы говорите по-турецки?
— Я подхватил это слово из «Программы с мышкой». Еды у нас, к сожалению, больше нет.
— Мне все равно, — сказала Ильдирим. — Я вашей квартиры толком и не видела. Что ж, симпатичная. Не тесновато вам тут?
— Об этом я как-то никогда и не думал, — солгал Тойер и помог ей снять кожаную куртку.
— Ах, рисунок Бабетты! — Ильдирим улыбнулась, обнаружив на стене шедевр девочки. — Ее мать снова забирают, на этот раз принудительно и в психиатрию. Малышка опять будет жить у меня. С завтрашнего дня. Сегодня мы вместе поужинали. Манной кашей, первой в моей жизни. И неплохо! Правда, потом она заявила, что не любит манку. Так что завтра она перебирается ко мне, я рада…
Довольно быстро приемная мать выпила потом два бокала красного вина. Мужчины немного подобрались, чтобы по ошибке не проявить бесцеремонность.
— Я закончила сегодня отчет, — сообщила она, наконец. — Большое спасибо за ваши документы, почти все запятые на месте.
Хафнер растопырил пальцы, изображая знак победы.
— Что-нибудь новое есть? — поинтересовался Лейдиг.
— О да, — кивнула Ильдирим и уже не улыбалась. — Обердорф пыталась вчера повеситься, но ее успели снять.
Все замолчали.
Как само собой разумеющееся, она взяла из пачки Хафнера смертельно крепкую сигарету «Ревал» и жадно затянулась.
— В прошлом году в летний семестр Обердорф вернулась из Лондона в Гейдельберг, так как в Англии ее больше никто не воспринимал всерьез из-за картины Каспара Давида Фридриха. Теперь я узнала, что эксперты все-таки согласились с ней. Она была права. С ума сойти, а? А потом, осенью, ее соблазнил наш сахарный красавчик Зундерманн. Даже теперь, когда она отстрелила ему пол-лица, он заявляет, что он прикалывался, заставляя визжать старую свинью, но я этому не верю. По-моему, при всех своих мускулах он был очень одиноким парнишкой и одновременно любил и ненавидел немолодых мужчин и женщин, потому что они его покинули…
100 
