Особенно,... 
49 
Внезапно он улыбнулся, заговорил о ее прежней любви к нему, и она ненадолго забыла о том, что его руки были обагрены кровью Альфонсо, – а потом удивилась тому, что могла забыть об этом.
Под его пристальным взглядом Лукреция принялась за еду. Кое-как ей удалось запихнуть в рот и проглотить содержимое серебряного блюда.
Он наполнил кубки вином и поднял один из них.
– За тебя, моя любовь! За твое будущее! Пусть оно будет счастливым и славным.
– И за тебя, брат.
– Итак, за наше с тобой будущее – ведь оно у нас одно на двоих.
Он встал из-за стола, подошел к ней. Затем взял ее за плечи и привлек к себе.
Она подумала: он – величайший человек Италии. Когда-нибудь это все признают. И он – мой любящий брат… что бы ни делал с другими. Разве я могу не любить его… что бы он ни делал со мной?
Прежние чары уже начали овладевать ею, и они оба это понимали. Чезаре был доволен – он решил, что сегодня ночью проведет ее по шаткому мостику, соединяющему прошлое и будущее, а когда она будет спасена, он заставит ее оглянуться назад и увидеть, что прошлое так же туманно и призрачно, как гора Витебро за окном замка Непи.
После ужина они беседовали за столом.
Чезаре желал, чтобы Лукреция вернулась в Рим. Здесь ей не место, говорил он. Она молода – всего лишь двадцать лет – неужели же собирается всю жизнь проливать слезы над тем, чему не суждено было быть?
– Я бы хотела остаться здесь еще на какое-то время, – сказала она. – Здесь я наслаждаюсь одиночеством.
– Одиночество! Ты создана для компании. Возвращайся в Рим. Наш отец скучает без тебя.
– Ему не нравится видеть меня в трауре.
– Ну так избавься от траура! Он желает радоваться твоему хорошему настроению.
– Увы, это ему не удастся. А потому я останусь там, где смогу по-прежнему предаваться своему горю.
– Вызванному смертью какого-то ничтожества? Она встала из-за стола.
– Я не буду слушать такие слова. Он тоже встал и загородил ей дорогу.
– Ты будешь слушать все, что я тебе скажу, – твердо произнес он.
Затем намотал на палец прядь ее волос.
– Лукреция, они уже не такие золотистые, как прежде.
– Мне это безразлично, – сказала она.
– А твое платье? – продолжил он. – Оно скорее похоже на халат какой-нибудь старухи! Где все твои чудесные наряды?
– Не знаю. Может быть, в Риме.
– Послушай, дитя мое, скоро у тебя будет новый супруг.
– С которым ты обойдешься так же, как и с прежним? Уж не думаешь ли ты приманивать меня мужьями, как ребенка – лакомствами?
– Кстати, о детях. Где твой ребенок?
– Спит.
– Я еще не видел его.
В ее глазах мелькнул ужас. Чезаре заметил его и удовлетворенно улыбнулся. Теперь он знал, как сломить упрямство своей сестры.
– Мой ребенок не должен интересовать тебя, – поспешно сказала она.
Чезаре лукаво прищурился.
– Он сын своего отца.
– Его дед… обожает внука.
– Сейчас – может быть. Но тебе и самой известно, как переменчивы его чувства.
– Чезаре, – угрожающим тоном сказала она, – не пытайся причинить вред моему ребенку!
Он положил руку на ее плечо и состроил гримасу отвращения.
– Какая мерзость, – кивнув на ее платье, проговорил он. – Совсем не идет моей очаровательной сестренке. Не бойся. Твоему ребенку ничего не грозит.
– Если кто-нибудь попробует его убить, как убили его отца, то учти – сначала нужно будет убить меня.
– Ну, ну, не распаляйся. Альфонсо был предателем. Он охотился за моей жизнью – вот мне и пришлось остановить его. Но с детьми я не воюю. Лукреция, постарайся быть чуточку посерьезней. И благоразумней, чем сейчас. Тебе предстоит вернуться в Рим – а там ты должна выглядеть такой же, как всегда. Тебе нужно изумлять всех своими нарядами, стать прежней веселой Лукрецией. Пусть в Рим вернется моя радостная и счастливая сестра, а плачущая вдова останется здесь.
– Я не смогу выполнить твою просьбу.
– Сможешь, – сказал он. И настойчиво повторил:
– Сможешь!
– Никто не заставит меня поступиться моей волей. Он взял ее за подбородок.
– Я заставлю, Лукреция.
У нее перехватило дыхание, а он снова засмеялся – самоуверенно, торжествующе. Весь ужас прожитых лет вдруг принял знакомые, зримые очертания – она жила в страхе и любила страх так же, как любила его. Она не понимала себя – его тоже. И знала только одно – что они из семьи Борджа и что связывавшие их узы нерушимы, пока продолжается жизнь.
49 
