Особенно,... 
48 
– Так будет и с тобой, сестренка.
Она покачала головой и отвела взгляд от его глаз. На какое-то мгновение в них вспыхнула злость.
– Неужели тебе еще не надоело лить слезы? – с досадой спросил он. – Лукреция, ты ведешь себя неразумно.
– Я любила своего супруга, – ответила она. – Ты не любишь свою жену и поэтому не можешь понять, почему я так переживаю его смерть.
Он вдруг рассмеялся.
– Прежде чем я тебя покину, – сказал он, – ты станешь такой же веселой, как и прежде.
– Я слышала, ты собираешься провести здесь всего одну ночь.
– Это ничего не значит. Все равно до моего отъезда ты перестанешь думать о своем супруге. Прекрати думать о нем, Лукреция. Прекрати сейчас же.
Она отвернулась.
– Чезаре, – сказала она, – тебе меня не понять. Он сменил тему.
– Я прикажу подать ужин прямо сюда… в эту комнату призраков. Мы будем ужинать вдвоем – ты и я. Что ты на это скажешь?
– Все лучше, чем сидеть за столом с твоими слугами. Он принялся ходить из угла в угол.
– Не такой я представлял себе нашу встречу… мне-то казалось – ты обрадуешься… споешь что-нибудь для меня и моих подчиненных… подаришь нам веселый, счастливый вечер, о котором мы вспоминали бы, идя на бой с врагами!
– Чезаре, для веселья у меня нет никакого настроения. Тогда он подошел к ней и взял за плечи.
– И все-таки, клянусь, до моего отъезда твое настроение изменится.
Лукреция стояла, не отворачивая лица от брата. Она думала: прежде я испугалась бы его в таком состоянии духа; теперь мне уже все равно. Умер Альфонсо, мой супруг и любовник. А если он умер, то мне нет никакого дела до того, что случится со мной.
В комнате накрыли небольшой стол. Для Чезаре поставили серебряные блюда, для Лукреции – глиняные. Чезаре нахмурился и позвал слугу.
– Это что такое? Почему из этого должна есть твоя госпожа?
Слуга задрожал от страха.
– Если так угодно благородному господину, мадонна Лукреция желает в знак ее вдовства питаться из глиняной посуды.
– Безобразие, – сказал Чезаре. Лукреция обратилась к слуге.
– Оставь эти блюда. Пока не кончится траур по моему супругу, я буду есть только с глиняной посуды.
– Дорогая сестра, ты не будешь есть с глиняной посуды, покуда с тобой за столом сижу я.
– Чезаре, я вдова. Мне положено соблюдать траурные обычаи.
– Эти обычаи положено соблюдать, когда существуют причины для траура, – сказал Чезаре.
Он снова позвал слугу.
– Еще один серебряный прибор, – с улыбкой скомандовал он.
И на столе появилось еще одно серебряное блюдо.
Какая разница? – подумала Лукреция. Теперь уже ничего не имело значения. Разве траурные обычаи могли вернуть Альфонсо? Разве ему станет хуже, если она поест с серебряной посуды?
К ужину Лукреция почти не притронулась.
– Не удивительно, что ты так похудела, – сказал Чезаре. – Увы, у меня не будет ни одного доброго известия для нашего отца.
– Прошу тебя, не расстраивай его рассказами о моем плохом самочувствии.
– А я прошу тебя воспрянуть духом! Подумай о своем здоровье! Сколько можно раскисать в этом унылом месте?
– Для меня оно не хуже, чем любое другое.
– Лукреция, оставь свой бесполезный траур. Этот парень умер. Его уже не вернуть. Понимаешь – не вернуть! Поэтому я требую, чтобы ты поела. Ну, давай… у вас здесь превосходные повара. Я приказываю тебе – ешь! Учти, я буду настаивать до тех пор, пока ты не научишься послушанию.
– Я уже вышла из того возраста, когда меня кормили с ложечки, – сказала она.
И подумала: Господи, как давно это было! Она даже испугалась – будто призрак убитого Джованни вдруг появился в этой комнате и встал у стола, рядом с призраком Альфонсо.
Но если их тени и впрямь потревожили ее, Чезаре ничуть не обеспокоился. Он убил ее супруга и их брата – и не испытывал ни малейших угрызений совести. Когда Чезаре было необходимо избавиться от людей, он от них избавлялся. А когда они исчезали – переставал о них думать.
– Тогда представим, что ты в детской, – сказал он. Она посмотрела ему в глаза.
– Тогда здесь был бы Джованни.
– Бывали счастливые дни, – возразил он, – когда за столом сидели только ты и я. Давай вообразим, что сейчас – один из таких дней.
– Я не могу! – неожиданно закричала она. – Не могу! Когда я думаю о детской, то все равно вспоминаю Джованни, – так же, как все остальное время вспоминаю Альфонсо!
– Лукреция, ты ведешь себя, как какая-то истеричка. А это вовсе не то, что мне требуется от тебя. Давай, Лукреция, будешь моей нежной сестрой. Я здесь – я, Чезаре. Я спешил к тебе с одной-единственной целью – заставить тебя забыть о твоем трауре. И сейчас… ты начнешь с того, что будешь есть ужин и пить со мной вино. Ну же, Лукреция, стань снова моей нежной и любящей сестренкой.
48 
