146 
Но сейчас он точно знал, что это было нечто большее, чем просто печаль о Пони.
— Я боюсь, дядя Мазер. Пони в очень опасном месте, более опасном, чем то, где нахожусь я, хотя мой путь ведет туда, где обитало создание, сумевшее покрыть тьмой целый мир. Я не смогу помочь ей, если она будет в этом нуждаться; я не смогу услышать ее, если она позовет меня.
Он снова вздохнул, не отрывая взгляда от невозмутимого призрака, как бы ожидая, что дядя Мазер подтвердит его опасения или, напротив, опровергнет их. Или, может быть, скажет, что нужно бросить все и повернуть на юг, к Пони.
В зеркале, однако, ничего не изменилось.
Элбрайн углубился в мысли, пытаясь найти ответ; не добившись результата, он прислушался к своему сердцу.
— Я боюсь за нее, потому что наши пути разошлись. — Эти слова вырвались как бы помимо его воли.
Нужно было наконец признаться себе самому, что он сердился на Пони за то, что она покинула его, и не понимал, зачем она это сделала. На самом деле он не боялся за нее — она могла постоять за себя лучше, чем кто-либо другой из его окружения; возможно, лучше всех в мире! Нет, он опасался того, что какие-то обстоятельства помешают им встретиться снова, что он отпустил ее со злостью в сердце, в то время как там должны были быть лишь любовь и доверие.
Он горько рассмеялся.
— Нужно было получше расспросить и выслушать ее, — сказал Элбрайн, обращаясь не столько к призраку, сколько к себе самому, — и, возможно, вместе с ней отправиться на юг. — Он снова рассмеялся над своей глупостью. — Или, по крайней мере, нужно было как следует разобраться, зачем ей это понадобилось, тогда бы я не мучился так сейчас. А теперь нас разделяют сотни миль, дядя Мазер. Пони в Палмарисе, а я удаляюсь от него все дальше и дальше.
С последними словами призрак начал таять, а туман в зеркале стал гуще. В первый момент Элбрайн подумал, что связь с Оракулом прервалась и что, следовательно, он рассуждал правильно. Он уже начал было подниматься, как вдруг туман в центре зеркала рассеялся и там что-то замерцало.
Испуганный Элбрайн вглядывался в зеркало; изображение было кристально четким, хотя в нише стало почти совсем темно.
Перед ним была плоская вершина горы Аида, из которой торчала рука Эвелина.
Элбрайна охватило удивительное чувство любви и тепла, он с такой силой ощутил присутствие магии, как никогда в жизни.
И тут же изображение растаяло, но Полуночник еще долго сидел в нише. А когда вышел оттуда, то едва не поскользнулся на тонкой корочке льда.
Этот лед был водой, когда он входил в нишу. Лед… А ведь они еще даже не добрались до гор.
Впрочем, сейчас это не имело особого значения. Оракул показал ему путь, и теперь никаких сомнений у него не осталось. Схожее чувство, наверное, руководило Браумином и остальными братьями, когда они отправились в свое паломничество. Как и они, Элбрайн чувствовал, что в этом необычном месте найдет ответ на некоторые свои вопросы.
Теперь, даже если бы выпал очень глубокий снег, это бы его не остановило.
Он поплотнее завернулся в одеяло, и только сейчас до него дошло, что в вечернем воздухе плывет затейливая мелодия, которую Лесной Дух выводил на волынке. Элбрайн не стал разыскивать кентавра, а подошел к костру. Предполагалось, что монахи и Роджер будут караулить, однако все они спали, завороженные музыкой кентавра.
Это не важно, решил Полуночник; поблизости нет ни гоблинов, ни других монстров. Продолжая кутаться в одеяло, он проверил, удобно ли устроен на ночь Дар, и пошел на звук музыки, безошибочно определив направление, как это умеют делать только те, кто прошел обучение у тол'алфар.
Он нашел кентавра на голой вершине невысокого холма — такие «подмостки» для исполнения сольного номера больше всего нравились Смотрителю. Элбрайн подходил к нему тихо, осторожно, стараясь не помешать, не прервать своим появлением магический транс, в который впадал кентавр, играя на волынке. Так продолжалось еще долго, очень долго.
В конце концов музыка смолкла. Кентавр открыл глаза и не выразил ни малейшего удивления, увидев сидящего рядом Полуночника.
— Ну, поговорил с призраками? — спросил он.
— Главным образом с самим собой, — ответил Элбрайн.
— И что же ты сказал сам себе?
— Что не хочу идти тем путем, который уводит меня все дальше от Пони. Я говорил тебе, что согласился сопровождать монахов только потому, что был зол на нее?
146 
