Суворину А. С., 28 июня 1888

455. А. С. СУВОРИНУ ^*

28 июня 1888 г. Сумы.

28 июнь.

Уважаемый Алексей Сергеевич! На днях я ездил в Полтавскую губернию. Был в Миргородском уезде, в Сорочинцах, видел отличных людей и природу, которой раньше никогда не видел, слышал много нового… Вернувшись, я засел писать Вам и исписал 3 листика почтовой бумаги, но впечатлений так много, что в письмо не влезло и двадцатой доли того, что я хотел передать Вам. Пришлось бросить письмо и отложить описание путешествия до 15 июля, когда я думаю быть в Крыму.

Если до 15 июля Вы уедете из Феодосии в Константинополь или в Киев, то, пожалуйста, уведомьте телеграммой; я боюсь не застать Вас.

Плещеев уехал. Теперь гостит у меня Баранцевич. Страстный раколов.

Когда я разбогатею, то куплю себе на Псле или на Хороле хутор, где устрою «климатическую станцию» для петербургских писателей. Когда по целым неделям не видишь ничего, кроме деревьев и реки, когда то и дело прячешься от грозы или обороняешься от злых собак, то поневоле, как бы ни был умен, приобретаешь новые привычки, а всё новое производит в организме реакцию более резкую, чем рецепты Бертенсона. Под влиянием простора и встреч с людьми, которые в большинстве оказываются превосходными людьми, все петербургские тенденции становятся необыкновенно куцыми и бледными. Тот, кто в Петербурге близко принимал к сердцу выход Михайловского из «Северного вестника» ^* , или ненавидел Михневича, или злился на Буренина, или плакался на невнимание и отсутствие критики и проч., тот здесь, вдали от родных тундр, вспоминает о Петербурге только в те минуты, когда, ознакомившись с простором и людьми, заявляет громогласно: «Нет, не то мы пишем, что нужно!» А всё это, вместе взятое, действует на нервы чудодейственно.

У нас буря. Псел вообразил себя морем и разбунтовался не на шутку. Такие высокие волны, что нет возможности переехать на тот берег. Все лодки и челноки полны воды.

Поеду я в Крым не по Днепру, как предполагал, а через Лозовую. Обанкротился.

Ваше письмо я получил как раз перед отъездом в Полтавск<ую> губ., когда были поданы лошади.

Поклон всем Вашим. Будьте здоровы и счастливы.

Искренно преданный эскулап

А. Чехов.

Баранцевичу К. С., 4 июля 1888

456. К. С. БАРАНЦЕВИЧУ ^*

4 июля 1888 г. Сумы.

4 июнь.

Милый Кузьма Протапыч ^* , Вы забыли у меня свои калоши и штаны! Если верить приметам, то это значит, что Вы побываете у меня еще не один раз, чему я рад весьма.

У нас всё обстоит благополучно. Семья, Линтваревы и раки шлют Вам поклон, добродушный Барбос посылает свою иезуитскую улыбку, симпатичный Жук подмигивает Вам своим единственным глазом.

Будьте здоровы, счастливы, и да хранят Вас и Ваших гусиков ангелы небесные.

Ваш А. Чехов

P. S. В какой музей послать Ваши штаны?

Плещееву А. Н., 5 или 6 июля 1888

457. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ ^*

5 или 6 июля 1888 г. Сумы.

Пишу Вам сие, милый Алексей Николаевич, в то время, когда вся Лука стала на дыбы, пускает пыль под небеса, шумит, гремит и стонет: рожает Антонида Федоровна, жена Павла М<ихайловича>. То и дело приходится бегать во флигелек vis-à-vis, где живут новоиспекаемые родители. Роды не тяжелые, но долгие…

Еду я в Феодосию 10-го июля. Мой адрес таков: Феодосия, Суворину для Чехова. Черкните два словечка, а я Вам черкну, коли не ошалею от палящего зноя.

Радуюсь за Гиляровского ^* . Это человечина хороший и не без таланта, но литературно необразованный. Ужасно падок до общих мест, жалких слов и трескучих описаний, веруя, что без этих орнаментов не обойдется дело. Он чует красоту в чужих произведениях, знает, что первая и главная прелесть рассказа — это простота и искренность, но быть искренним и простым в своих рассказах он не может: не хватает мужества. Подобен он тем верующим, которые не решаются молиться богу на русском языке, а не на славянском, хотя и сознают, что русский ближе и к правде, и к сердцу.

Книжку его конфисковали еще в ноябре ^* за то, что в ней все герои — отставные военные — нищенствуют и умирают с голода. Общий тон книжки уныл и мрачен, как дно колодезя, в котором живут жабы и мокрицы.

  114