120 
— Ты там был? — прошептала Мэдди.
— Я возвращался из города на том же, что и ты, поезде, видел, как ты вползла в дом. Я был с тобой всю дорогу.
— Ты больной урод, Марти Крагмэн, — прошипела она.
— Ты взяла реванш. Понимаете, инспектор, я продолжал за ней следить. Это вошло в привычку. Я вскоре понял, что делаю точно то же, что и она в своих фотографиях: подлавливал ее, когда она этого не осознавала. Подслушивал, когда она считала, что находится одна. Как она плакала! Никогда не слышал, чтобы кто-то так плакал. Она рыдала в ванной, уткнувшись лицом в пол, икала и кашляла, будто давилась рвотой, выплевывая собственные легкие. Кто-нибудь хоть раз по вам так убивался, инспектор?
Фалькон помотал головой.
— Вы хоть раз видели, как любимый вами человек так плачет о ком-то другом? Рыдает до бесчувствия, до судорог?
Фалькон снова помотал головой.
— К нему она не вернулась, — сказал Марти. — Гордость этой женщины беспредельна. Гордость оборачивалась яростью, тогда она поднималась в мансарду и кричала. Кричала, пока не срывала голос.
— Вы не пытались с ней об этом поговорить? — спросил Фалькон.
— Нет. Говорить она бы не стала. Зато стала писать. Вообще-то Мэдди писать терпеть не может. Она никогда в жизни не вела дневник. Ее дневник — фотографии. Но спустя несколько недель после краха своей любви она начала писать. И как по-вашему, инспектор, почему она стала писать?
Фалькон молча пожал плечами.
— Потому что знала, что я наблюдаю. Знала, что я горю желанием прочесть. И я прочел. Я должен был это сделать. Должен был знать. Я вкладывал деньги в ее боль и хотел получить прибыль. Она запирала блокноты, но я до них добрался. Я знаю, инспектор, что вы интересуетесь психологией. Жаль, что этих документов больше нет. Сомневаюсь, что вам доводилось читать что-нибудь столь же ужасающее, как писанина Мэдди Крагмэн. Инспектор, она не просто желала ему смерти. Она хотела, чтобы он умер от долгих изощренных пыток. Знаете, я уверен, секс и пытки как-то связаны в человеческом сознании. Мэдди так считала, правда, дорогая?
— Не знаю, о чем ты, Марти, — холодно отозвалась она. — Это твой путь, и ты идешь по нему в одиночку.
— Ты не помнишь? А «язык любовника, словно током обжигающий сосок»? Или «его пенис, как хлыст, бьющийся во влагалище»? Это все ты написала.
— Марти, что вы предприняли? — спросил Фалькон.
— То, чего она от меня хотела. Я запланировал все на субботний вечер. Была осень, темнело рано, и по выходным та часть города, где жил Реза Сангари, становилась почти безлюдной. Я пошел к нему. Представился. Реза впустил меня, и я выслушал его извинения. Голос у него был мягкий, убаюкивающий, как у палача, который ничего не хочет выяснять, просто желает причинить тебе боль.
Я стоял среди дорогах шелковых ковров, на которых он трахал мою жену, и, слушая его равнодушно-вежливую речь, чувствовал, как сердце переполняет ярость. Оказалось на удивление легко забить его до смерти. Вы слышите, инспектор? Это говорю я, Марти Крагмэн, утонченный интеллектуал, эстет, считающий отвратительной саму идею боя быков. Мне было удивительно просто забить человека до смерти. Я узнал еще кое-что: в тот момент насилие текло по моим венам — я никогда не ощущал подобной силы.
Домой вернулся, когда совсем стемнело. Пещерный человек со своей дубинкой. Она вышла меня встречать в фартуке — готовила особый ужин. Очередной ужин в молчании, при свечах. Однако после ужина она сняла одежду и попросила трахнуть ее. В моих венах текла новая кровь, и я подчинился. И этот раз, инспектор, стоило запомнить. Я наконец-то понял, чем пронять Мэдди Крагмэн.
— Не льсти себе, Марти, — презрительно процедила она.
— Как бы то ни было, безумие в доме стихло. Мы снова начали жить как люди. Несколько дней спустя в новостях сообщили про убийство Резы Сангари, и она осталась абсолютно невозмутимой. Мы курили траву. Восхитительная еда, дорогое вино и много очень жесткого секса.
ФБР объявилось в один из дней на следующей неделе. Они хотели поговорить с Мэдди наедине. Я вышел. Затем они захотели побеседовать со мной. Она спросила, не может ли сначала переговорить с мужем. Мы плавно, словно сговорившись заранее, вошли в свои роли. Она вышла в кухню и впервые честно рассказала мне о своих отношениях с Сангари. Я сыграл безупречно. Я вел себя так, словно ошеломлен известием, а на самом-то деле меня ошеломило великолепие нашей игры. Полицейские ушли, но то и дело возвращались. У меня не было алиби. У меня был мотив. В субботу меня видели уезжающим в город, хотя я почти уверен, что никто не видел, как я возвращался. Они пришли ко мне на работу. На меня давили все сильнее.
120 
