25 
— Наверное, это будет до ужаса мрачно... Они наняли еще двух слуг, чтобы помогли за столом.
— За столом?
— Ну да, они собираются устроить погребальную трапезу, как в старину.
Перед глазами Шиба пронеслось короткое видение: огромный мрачный зал и толпа напудренных вампиров в костюмах восемнадцатого века, пожирающих тело маленькой девочки... Ты явно насмотрелся ужастиков, Шиб.
— Элилу была непоседой? — спросил он.
— Элилу? — переспросила Айша. — Да нет, скорее спокойной. Из тех детей, что обычно тихонько играют в своем углу. А что?
— У нее на теле полно шрамов и синяков.
— А, это... Ей просто то и дело не везло. Есть такие дети, которые все время причиняют себе боль. Братья из-за этого над ней даже подшучивали.
По телу Шиба пробежала неприятная дрожь.
— А с родителями у нее не было проблем?
— Ей ведь не исполнилось еще и восьми лет, какие тут проблемы? И потом, она была умницей. Не то что эта язва Аннабель.
— А кто из детей любимчик в семье?
— Трудно сказать. Папаша Андрие ко всем относится совершенно одинаково, как в армии. А она... часто кажется, что ее вообще здесь нет. Одна пустая оболочка, дом, в котором никто не живет.
— Она... принимает наркотики?
— Ну ты прямо как легавый! Нет, не принимает. Ее скорее тянет на выпивку.
— А священник что собой представляет?
— Двоюродный братец? Вот уж кто мне никогда не нравился! Со своими улыбочками и слащавым голоском— прямо старый педераст, вырядившийся священником!
Гаэль подняла глаза от книги.
— Думаешь, один из этих священников-педофилов?
— Во всяком случае, очень похож.
— А он не позволял себе никаких двусмысленностей с детьми? — спросил Шиб, опираясь на локоть.
— Нет, — неохотно признала Айша. — Да он вообще с ними мало общался. Постоянно возится с Бланш.
— Думаешь, он с ней трахался? — с притворным ужасом спросила Гаэль.
— Меня бы это удивило. Она глаз не сводит со своего Жан-Юга. И потом, Жан-Юга обманывать неинтересно. Он абсолютно не ревнивый.
Гаэль отложила книгу и повернулась к Шибу.
— Почему ты задаешь все эти вопросы? Думаешь, с девочкой плохо обращались?
Ну вот, это произнесено вслух.
— Не знаю. Но тут что-то не так.
— Плохо обращались? Да вы что, спятили? — возмущенно воскликнула Айша. — Никто никогда и пальцем не тронул Элилу!
— Иногда такие вещи случаются безотчетно, словно что-то поднимается из глубины. Известно много подобных случаев, — заметила Гаэль, нахмурившись, — Например, когда женщины тайком травили своих детей или нарочно провоцировали опасные ситуации. Это называется «синдром Мюнхгаузена».
— Нет, ты точно спятила! — повторила Айша.
— Скорее уж, твоя Бланш Андрие.
— Она никогда не делала ничего плохого никому из детей. Бланш— образцовая католичка.
—Тем более. Как по-твоему, Шиб?
Он пожал плечами. Кто знает, на что способна такая женщина, как Бланш Андрие? Да и кто знает, на что способен он сам, Шиб Морено?
— А с другими детьми ничего подобного не происходило? — продолжала расспрашивать Гаэль, видимо заинтересовавшись этой темой.
— Пожалуй, нет, — ответила Айша.
— Никто не расшибался, ничего себе не ломал?
Некоторое время Айша размышляла.
— Кажется, нет. В любом случае это ни о чем не говорит. Элилу просто была очень неловкой.
Гаэль вновь повернулась к Шибу, в котором видела союзника.
— Так ведь всегда говорят о детях, с которыми плохо обращаются? — полуутвердительно сказала она. — «Он поскользнулся, он упал с лестницы...»?
— Перестань! — запротестовала Айша. — Тебя послушать, так ее убили, бедняжку!
—Кордье осматривал тело? — поинтересовался Шиб, садясь.
— А его тут же позвали. Я сама ему звонила. Плесни мне еще немного вина, Гаэль. Спасибо.
Айша сделала глоток и продолжила:
—Было полседьмого утра, я только что встала и собиралась идти на кухню завтракать. Я не занимаюсь готовкой, в доме есть кухарка, Колетт. Ну вот, короче, я шла через холл, там было полутемно, свет я не зажигала. И вдруг заметила что-то у подножия лестницы. Какую-то кучку тряпья. Но тут же поняла, это что-то совсем другое, и у меня похолодело в животе. Я подошла ближе, и сердце у меня так и заколотилось. Я еще не знала, что это Элилу, но чувствовала, что ничего хорошего не жди. И тут я разглядела ее. Она лежала на животе, но... ох, черт! ее голова была повернута назад, и она смотрела прямо на меня. Ноги у меня стали как ватные, и я все никак не могла осознать, как это — она лежит на животе, значит, не может на меня смотреть. Да она на самом деле и не смотрела: глаза у нее были стеклянные, широко открытые и неподвижные. Стоит мне об этом вспомнить — сразу тошнота подступает.
25 
