27 
— Известно что-нибудь об этом американце, сержанте Фостере?
Амброджани сунул палец в тоненькую папку, лежавшую на столе сбоку, очевидно, досье на мертвого американца.
— Ничего. Нам — ничего. А американцы, разумеется, не дадут нам досье. То есть, — быстро поправился он, — если у них есть на него досье.
— А почему они его не дадут?
— Долгая история, — сказал Амброджани как бы заколебавшись, это означало, что его требуется подтолкнуть.
Всегда готовый пойти навстречу, Брунетти спросил:
— Почему?
Амброджани поерзал на стуле, который был явно мал для него. Потом ткнул пальцем в папку, выпил воды, поставил стакан, снова ткнул пальцем в папку.
— Американцы, как вы понимаете, находятся здесь с тех пор, как кончилась война. Они обосновались на этой базе, она разрослась и продолжает расти. Здесь их тысячи, вместе с семьями. — Брунетти не понимал цели столь длинного вступления. — Потому что они здесь уже так долго и, может быть, потому, что их так много, они склонны, ну… склонны смотреть на эту базу как на свою собственность, хотя в договоре ясно указано, что эта территория остается итальянской. Остается частью Италии. — И он снова заерзал.
— Какие-то сложности? — спросил Брунетти.
Амброджани ответил после долгой паузы:
— Нет. То есть не совсем сложности. Вы же знаете, каковы эти американцы.
Брунетти слышал такое много раз — о немцах, славянах, британцах. Всякий полагает, что другие — «какие-то там», хотя никто не может сказать, какие именно. Он поднял подбородок в знак вопроса, понуждая Амброджани продолжать.
— Это не высокомерие. Не думаю, что они понимают, какими высокомерными они выглядят. Это вам не немцы. Американцам кажется, что все вокруг, вся Италия принадлежит им. Как будто, обеспечивая ее безопасность, они решили, что ею владеют.
— А они действительно обеспечивают безопасность Италии? — спросил Брунетти.
Амброджани засмеялся.
— Наверное, так оно и было — после войны. И может, в шестидесятые годы. Но я не уверен, что несколько тысяч парашютистов, находясь в Северной Италии, что-нибудь решают в теперешнем мире.
— И многие так думают? — спросил Брунетти. — Я имею в виду военных, карабинеров?
— Да, полагаю, что многие. Но нужно понимать, как американцы смотрят на вещи.
Для Брунетти это явилось просто откровением. В стране, где большая часть общественных институтов уже не пользуется уважением, только карабинерам удалось сохранить свою репутацию. Большинство считает, что они не коррумпированы. И это при том, что сами карабинеры в народном сознании стали посмешищем, превратились в персонажей мифа, в классических шутов, чья легендарная глупость вызывает восторг у всей нации. И все же здесь сидел один из них, пытающийся объяснить чужую точку зрения. И явно понимал ее. Замечательно.
— Какая у нас в Италии военная сила? — задал явно риторический вопрос Амброджани. — Мы, карабинеры, — добровольцы. Но армия — она состоит из призывников, за исключением тех, кто избрал армейскую карьеру. А призывники — дети восемнадцати-девятнадцати лет, и им так же хочется быть солдатами, как… — Здесь он остановился, ища подходящее сравнение. — Как хочется готовить еду и застилать свои постели, чем им и приходится заниматься в армии, возможно, впервые в жизни. Это потерянные полтора года, время, когда они могли бы работать или учиться. Они проходят сквозь грубую, бездарную муштру и больше года живут грубой, бездарной жизнью, одетые в поношенную форму и получая такое жалованье, что его не хватает на сигареты.
Все это Брунетти знал. У него тоже были свои восемнадцать месяцев.
Амброджани сразу же почувствовал, что интерес Брунетти слабеет.
— Я это затем говорю, чтобы объяснить, как американцы смотрят на нас. Их парни и девчонки, полагаю, все добровольцы. Для них это возможность сделать карьеру. И это им нравится. Им платят столько, что хватает на жизнь. И многие из них своим положением гордятся. А что они видят здесь? Мальчишек, которые предпочли бы играть в футбол или ходить в кино, но которым приходится выполнять вместо этого работу, которую они презирают и потому выполняют плохо. Вот почему американцы считают, что мы все здесь лентяи.
— И что же? — спросил Брунетти.
— А то, — ответил Амброджани, — что они нас не понимают и думают о нас плохо, а мы не понимаем почему.
— Вы должны понимать почему. Вы же военный, — сказал Брунетти.
27 
