92 
Мои челюсти сжимаются так, что я их с трудом размыкаю.
— Ты за этим меня пригласила? — спрашиваю я. — Сказать, что больше не имеешь со мной ничего общего?
И о чем только я, дура, думала? Что это визит вежливости? Что впервые за десять лет Кристина вдруг решила, что хочет со мной пообедать? Или я, идя сюда, подсознательно надеялась на какое-то чудо от Хэллоуэллов… пусть даже гордость не позволяла мне признать это?
Минуту мы просто смотрим друг на друга.
— Нет, — говорит Кристина. — Я хотела увидеть тебя своими глазами. Хотела убедиться, что ты… ну, знаешь… в порядке.
Гордость — она как злой дракон, спит у тебя под сердцем, а потом ревет, как раз когда нужна тишина.
— Что ж, можешь поставить галочку в списке добрых дел, — ядовито говорю я. — У меня все прекрасно.
— Рут…
Я поднимаю руку.
— Не надо, Кристина, ладно? Просто… не надо.
Я пытаюсь нащупать брешь в цепочке нашей общей истории, найти то место, в котором мы из двух девочек, которые знают друг о друге все — любимый вкус мороженого, любимый участник «Нью-Кидс он зе Блок», любимый артист, — превратились в двух женщин, не знающих ничего о жизни друг друга. Мы разошлись в стороны, или наша близость была уловкой? Наше знакомство было обусловлено дружбой или географией?
— Мне жаль, — говорит Кристина тихим голоском.
— Мне тоже, — шепчу я.
Вдруг она срывается из-за стола, но через мгновение возвращается и высыпает на стол содержимое своей сумочки. Солнцезащитные очки, ключи, помады и чеки рассыпаются по столешнице; таблетки «Эдвила», рассыпавшиеся на дне сумочки, раскатываются, как конфеты драже. Она открывает кошелек, достает толстую пачку банкнот и сует их мне в руку.
— На, возьми, — говорит Кристина. — Пусть это будет между нами.
Когда наши руки соприкасаются, возникает электрический разряд. Я отпрыгиваю, как будто меня ударило молнией.
— Нет, — говорю я, пятясь.
Это линия, и, если я ее перейду, между Кристиной и мной все поменяется. Может, мы никогда и не были ровней, но, по крайней мере, мне удавалось притворяться, что это так. Если я возьму эти деньги, то больше не смогу себя обманывать.
— Я не могу.
Кристина настойчиво смыкает мои пальцы на деньгах.
— Просто сделай это, — говорит она.
Потом смотрит на меня, как будто в этом мире все прекрасно, как будто ничего не изменилось, как будто я только что не превратилась в попрошайку, в того, кому подают милостыню для успокоения совести.
— Еще есть десерт, — говорит Кристина. — Роза!
Я так спешу уйти, что спотыкаюсь о стул.
— Я не голодна. — Я отвожу взгляд. — Мне нужно идти.
Я беру куртку и сумочку с вешалки в прихожей, бегу к двери и плотно закрываю ее за собой. Жму кнопку вызова лифта снова и снова, как будто от этого он может прийти быстрее.
Пересчитываю деньги. Пятьсот пятьдесят шесть долларов.
Дзинькает лифт.
Я поспешно подхожу к коврику перед дверью Кристины и засовываю все деньги под него.
Сегодня утром я сказала Эдисону, что мы больше не можем ездить на машине. Регистрация истекла, а у меня не за что ее продлить. Продавать ее я буду только в крайнем случае, ну а пока, чтобы оплачивать взносы и коммуналку, мы будем ездить на автобусе.
Я вхожу в лифт, закрываю глаза и жду, пока он доедет до первого этажа. Я бегу по Централ-парк Вест, пока не начинаю задыхаться, пока не понимаю окончательно, что не передумаю.
Здание на Хамфри-стрит выглядит как обычное правительственное здание: цементный квадрат, бюрократический блок. Офис службы социального обеспечения забит посетителями, каждое треснутое пластиковое сиденье занято кем-то, заполняющим анкету. Адиса подводит меня к регистратуре. Сейчас она работает — приходящим кассиром на минималку, — но во время поиска она не раз тут бывала и знает, как здесь все происходит.
— Моей сестре нужно подать заявление на помощь, — говорит она бодрым голосом, но у меня внутри все обрывается.
Секретарь по виду не старше Эдисона. У нее длинные серьги в форме тако.
— Заполните это, — говорит она и протягивает мне анкету на планшетке.
Поскольку сесть негде, мы отходим к стене. Пока Адиса ищет ручку в своей громадной, как пещера, сумке, я поглядываю на женщин, держащих на коленях планшетки и малолетних детей, на мужчин, воняющих перегаром и по`том, на женщину с длинной седой косой, которая держит в руках куклу и напевает что-то себе под нос. Около половины присутствующих — белые: матери, вытирающие носы детям бумажными салфетками, и нервные мужчины, которые барабанят ручкой по колену, читая строчки анкеты. Адиса видит, что я смотрю на них.
92 
