Последние отзывы

  37  

– Только в юности, и то это была не настоящая выставка – мой отец организовал ее для своих друзей. В то время я еще училась в Академии художеств. Было ужасно неловко, мне достались какие-то комиссионные. Вообще-то я уже давно не рисовала, – объяснила она, как всегда, стремясь умалить свои способности и заслуги.

– Почему? – с оттенком упрека спросил Эйдан.

Сам он не расставался с фотоаппаратом с подростковых лет и всегда говорил, что это его глаза, без которых он не видит. Он предположил, что то же самое справедливо для живописи Вероники. Эйдан был воинствующим сторонником мнения, что человек должен пользоваться способностями, которые ему достались, а не зарывать их в землю. Он изо всех сил старался следовать этому принципу и требовал от окружающих того же.

– Не хватало времени, – ответила Вероника, пока они брели по улицам, и попыталась объяснить, почему много лет не рисовала: – Вышла замуж, растила детей, а теперь вот обленилась.

Она с легкостью ушла от прямого ответа, не подозревая, что Эйдан никогда не довольствуется отговорками. Он стремился дойти до сути любого вопроса, о чем свидетельствовали и его фотографии. Даже простой честности всегда было недостаточно для него – он требовал большего.

– Все перечисленное – недостаточно веские причины для того, чтобы губить в себе талант, – укоризненно заявил он. – Может, вы не обленились, а просто испугались.

Озадаченная его словами Вероника некоторое время шла молча и обдумывала услышанное, потом перевела взгляд на спутника.

– А ведь вы, пожалуй, правы, – задумчиво произнесла Вероника. Она всегда была честна, особенно когда речь заходила о ней самой. – Я действительно долгое время боялась рисовать, особенно с тех пор, как мои дети выросли и я перестала винить себя за то, что не рисую их.

– Чего вы боялись? – Он копнул еще глубже, всегда стремясь получить искренние, а не самые простые и удобные ответы.

– Возможно, боялась, что у меня нет таланта и что я не художница, а обманщица. Написать портрет, который понравится людям, так легко! Достаточно только подправить явные изъяны и придать натуре сходство с идеалом. Но если писать правдиво, показывая, что у людей в душе, можно до смерти перепугать их, и такой портрет никто не купит. В работе я всегда была слишком добра, рисовала скорее идеал, нежели реальность. Но больше я так не хочу. И, в сущности, я всегда старалась этого избежать. Не хочу быть коммерчески востребованным художником, к чему вынуждают обстоятельства, вот и бросила живопись.

– В таком случае, рисуйте то, что видите и чувствуете на самом деле, – просто рассудил он.

Это решение казалось ему очевидным. В качестве объектов для своих снимков он выбирал преступников и заключенных, проституток и отщепенцев, наркоманов и просто прохожих. И не собирался угождать никому, кроме самого себя.

– И для кого же мне рисовать, Эйдан? – спросила Вероника, устремив на него проницательный взгляд своих фиалковых глаз. Ее взгляд был таким же пристальным, и это нравилось Эйдану.

– Рисуйте для себя, а не для кого-нибудь еще.

– С портретами такой номер не пройдет: никто не захочет позировать мне. Эти портреты только напугают людей.

– А разве нельзя сочетать и то и другое? Быть честным, быть реалистом и оставаться верным себе?

– Возможно. Об этом я никогда не задумывалась. Я бросила живопись, когда была еще совсем юной.

– Можно подумать, теперь вы состарились, – недовольно возразил он. – Ничего подобного!

– Я уже далеко не молода, – честно призналась она, догадываясь, что жизненного опыта у нее больше, чем у него. Несмотря на седину в темных волосах, Эйдан выглядел молодо. – Я старше вас, – с осторожной улыбкой добавила она.

Веронике казалось, что между ними возникают дружеские узы. Разговор принимал слишком серьезный оборот для двух людей, недавно познакомившихся на венецианской улице, а незадолго до этого – увидевших друг друга в первый раз. Но Эйдан был незаурядным человеком, он все воспринимал живо и всерьез.

– Мне сорок один, – объявил он, словно бросая ей вызов. Он нисколько не сомневался, что Вероника моложе его, хоть и не намного.

– А я на одиннадцать лет старше вас. Мне пятьдесят два.

Он ошеломленно молчал: ничего подобного он не ожидал.

– А я думал – тридцать пять, самое большее – под сорок…

В ее внешности и поведении было нечто неуловимое, что делало ее моложе. Определить, сколько ей лет, по тому, как она одевалась, было бы невозможно. Годы почти не оставили отпечатка на ее лице. – Невероятно!

  37