Особенно,... 
71 
— А ему ты об этом сказала?
— Нет, ему об этом скажешь ты.
О вежливости Мона больше не заботилась. Она смертельно устала от Чар и ее махинаций. Одно дело — смотреть на интриги со стороны, и совсем другое — когда паутиной интриг опутывают тебя.
— И не надо спорить, Чар, — продолжала она. — Это ни к чему не приведет. Я приняла решение и его не изменю. Утром ты позвонишь Джарвису Леккеру, попросишь его поужинать с тобой в Лондоне и там ему все объяснишь.
Слова эти звучали вполне однозначно, и Чар бросила на Мону свирепый взгляд.
— Значит, меня ты тоже выставляешь за дверь?
— Не то чтобы выставляю, однако, сама видишь, нам сейчас тяжело так долго принимать гостей. Няня стареет, ей все труднее работать, а каждый новый человек в доме — это много дополнительного труда.
— Ты не имеешь права так со мной поступать! — завопила Чар, вцепившись обеими руками в подлокотники кресла.
— Чар, не будь ребенком! — взмолилась Мона. — Я вернулась домой, чтобы отдохнуть и побыть с матерью. Спасибо, что решила обо мне позаботиться, но, честное слово, мне сейчас не нужны ни кавалеры, ни мужья. Все, что мне нужно, — одиночество и покой.
Чар вдруг вскочила на ноги. Мона увидела, что глаза ее полны слез.
— Я такую уйму времени убила! — проговорила она. — Думала уже, что все на мази, что в кои-то веки мне повезло, — и тут ты все рушишь! Как же так, Мона? Я верила в тебя, верила, что ты принесешь мне удачу!
— Я всегда тебе говорила, что это просто суеверие, — ответила Мона. — Ну же, Чар, приободрись. Может быть, совсем скоро удача тебе улыбнется. Только не от меня: я сама сейчас несчастна и никому другому счастья не принесу.
— С твоим-то лицом, с твоей фигурой — и несчастна! — горько откликнулась Чар. — Откуда тебе знать, что такое настоящее несчастье? Знаешь, что это такое — когда тебе ничто никогда не дается даром? Когда за все, чего хочешь, надо бороться, цепляться, выпытывать, лгать и обманывать? Тебе легко: стоит мило улыбнуться и сказать «пожалуйста» — и любой готов тебе достать луну с неба! А никогда не задумывалась, каково жить женщине с таким лицом, как у меня? Ничего, ничегошеньки в этой распроклятой жизни мне не доставалось, вечно я получала только пинки, толчки и насмешки… А почему? Потому что добрый боженька подарил мне такую рожу! Я никогда не могла, как ты, прямо подойти к человеку и попросить о том, что мне нужно, — мне приходилось на коленях ползать, башмаки лизать и быть довольной, если мне кидали объедки со стола! Но где тебе это понять — ты-то родилась с хорошеньким личиком и с фигуркой, от которой мужчины с ума сходят! Говорят, жизнь справедлива — только не для меня! Мне-то не надо заливать о справедливости!
Она дрожала, как в лихорадке. Мона обняла ее за плечи и усадила в кресло.
— Не надо, Чар, — проговорила она. — Не расстраивай себя понапрасну. Подожди, я схожу принесу тебе что-нибудь выпить.
Тихо отворив дверь, она спустилась в столовую. Здесь нашла виски и сифон с содовой и, взяв их под мышку, поспешила наверх.
Ей и раньше случалось видеть Чар в таком настроении: как правило, жалеть себя она принималась, перебрав виски или джина. Единственное лекарство заключалось в новой дозе выпивки — иначе Чар жаловалась на свои беды, пока слушатели не разбегались.
Однако слезы ее были искренними, и, несмотря на усталость и отвращение к этой женщине, Мона чувствовала к ней сострадание. Хоть бы одно что-нибудь, думала она устало; но как можно быть отвратительной и жалкой одновременно?
Так всегда получалось с Чар: к ней трудно было отнестись однозначно. Она вызывала неприязнь, но рядом уживались и жалость, и даже какое-то понимание.
— А вот и я! — бодро проговорила Мона, возвращаясь в спальню. — Выпей, и тебе сразу станет лучше.
Чар сидела на краешке кресла, упершись локтями в колени и положив подбородок на руки.
«Точь-в-точь больная обезьяна», — подумала Мона и припомнила, как однажды ей уже приходила та же мысль.
Ей живо вспомнилось то плавание по Нилу — то болото тоски и унижения, в которое затянула ее Чар. Нет, с этой женщиной невозможно иметь дело! Она словно распространяет вокруг себя заразу, с ней опасно даже дышать одним воздухом.
Мона протянула Чар стакан и проговорила ласково:
— Ты же сама говорила, что терпеть не можешь деревню. В Лондоне тебе сразу станет легче. Поезжай домой, а в конце недели я постараюсь выбраться в город и с тобой пообедать.
71 
