68 
«В доме тихо. Папа в своей келье. Он молится — я знаю это потому, что когда я стояла за дверью, я слышала. Он молится об отпущении грехов, о том, что его великий грех должен умереть вместе с ним, что страдать должен он один. Я думаю, он просит Бога быть не слишком суровым к маме, когда она попадет на небеса, и о том, что каким бы ни был его Великий Грех, виноват только он, а не она.»
Я закончила чтение и посмотрела на Нуну.
— Что это за великий грех? Вы знаете?
— Он был из тех, кто считал грешным даже смеяться.
— Но ведь он женился. И не пошел в монастырь, а прожил всю свою жизнь здесь. Нуну лишь пожала плечами.
На Новый год граф уехал в Париж, и Филипп вместе с ним. Работа моя продвигалась, было уже готово несколько картин. Какая радость видеть их первозданную красоту! Мне доставляло большое удовольствие просто смотреть на них и вспоминать, как эти сияющие краски понемногу возникали из-под многолетних загрязнений. Но это было больше, чем возвращенная миру красота — это была моя единственная возможность самоутверждения.
И все же каждый день я просыпалась с чувством, что я должна покинуть замок, словно кто-то предупреждал меня: найди какой-нибудь предлог и уезжай!
Но никогда раньше я не получала такого удовольствия от работы, как теперь; и никогда ни один дом не интересовал меня так, как замок Гейяр.
Январь выдался особенно холодным, на виноградниках трудились не покладая рук — боялись, что померзнет лоза. Во время наших с Женевьевой поездок или пеших прогулок мы часто останавливались и наблюдали за виноградарями. Иногда мы заходили к Бастидам, и как-то раз Жан-Пьер повел нас в погреба и показал нам бочонки со зреющим вином и объяснил особенности его изготовления.
Женевьева заметила, что эти глубокие погреба напоминали ей каменный мешок в замке, на что Жан-Пьер возразил, что здесь ничего и никого не забывали. Он показал нам, как в погреба поступает свет для регуляции температуры; он предупредил, что туда запрещено приносить какие-либо растения или цветы, потому что они могут испортить вкус вина.
— Сколько лет этим погребам? — поинтересовалась Женевьева.
— Они существуют столько, сколько лет здесь делают вино... а это несколько столетий.
— И преуспевая в искусстве виноделия, постигая все его тонкости, — прокомментировала Женевьева, — хозяева замка бросали людей в темницы и оставляли их там умирать от голода и холода.
— Вино для ваших благородных предков было ценнее жизни их врагов, это естественно.
— Насколько я понимаю, все эти годы вино делали Бастиды.
— И кстати, из семейства Бастидов один удостоился чести стать врагом ваших предков. Его кости остались лежать в замке.
— О, Жан-Пьер! Где?
— В каменном мешке. Он был дерзок с графом де ла Таллем, его призвали в замок и никто его больше никогда не видел. Он вошел в замок, но не вышел оттуда. Представьте, его вызывают к графу. «Войдите, Бастид. Что это вы такое себе позволяете?» Смелый Бастид пытается объясниться, наивно веря, что имеет те же права, что и его хозяева; и тогда господин граф делает неуловимое движение ногой и пол разверзается... дерзкий Бастид летит вниз — туда, где уже лежат другие. Умереть от голода и холода... от ран, которые он получил во время падения. Какая разница? Он больше не доставляет беспокойства господину графу.
— Вы говорите так, словно до сих пор вне себя от возмущения, — с удивлением сказала я.
— О нет. Ведь потом была Революция. Тогда Бастиды и взяли реванш.
Это прозвучало несерьезно, потому что он сразу же рассмеялся.
Внезапно погода переменилась, виноградникам уже не грозила такая опасность, хотя, по словам Жан-Пьера, весенние заморозки более опасны для винограда, потому что подступают неожиданно.
Те дни были как-то особенно спокойны. Я живо помню наши маленькие радости. Мы с Женевьевой часто бывали вместе; наша дружба медленно, но неуклонно крепла. Я не предпринимала попыток ускорить это, потому что хотя я и становилась ближе к ней, были моменты, когда она казалась мне совершенной незнакомкой. Она была права, говоря, что в ней два «я». Иногда я замечала коварное выражение в ее глазах, в других случаях она была наивной и ласковой.
Граф не выходил у меня из головы, и когда он опять уехал, я в своем воображении принялась рисовать образ, как подсказывал мне разум, вовсе не соответствующий действительности. Я вспомнила, как он был терпелив, дав мне возможность продемонстрировать свои способности, как щедр, признав неправоту своих сомнений во мне, и признанием был роскошный подарок — миниатюра. Потом он вложил подарки в башмаки, продемонстрировав желание доставить радость дочери. Мне казалось, он был рад, что я получила изумрудную брошь. Почему? Видимо, потому, что хотел подарить мне что-то ценное, что-то на черный день в будущем?
68 
