Особенно,... 
165 
Орнелла поняла, что грустит, и попыталась встряхнуться. Плохо, что она думает не о том, как выйдет на сцену, а о том, как вернется домой, где ее ждет тепло камина, легкий пеньюар, мягкие туфли и… неизменное одиночество. Теперь она жила в просторной квартире, имела приходящую горничную и ездила по городу в экипаже, предоставленном дирекцией театра. И иногда задавала себе вопрос, не была бы она счастливее в комнатке на чердаке, рядом с мужем, который по вечерам возвращается домой, окруженная кучей детей?
К реальности ее вернул голос Мадлены:
— Прошу вас, не надо! Сейчас у нее выход. Будет лучше, если вы вручите письмо потом.
Орнелла поднялась и выглянула из гримерной:
— Что случилось?
Мадлена препиралась с посыльным. Ей не удалось подняться выше уровня хористки, зато она осталась единственной, кто всегда поддерживал Орнеллу.
— Принесли письмо. Что-то подсказывает мне, что ты должна прочитать его после спектакля.
— Нет, — решительно произнесла Орнелла, — я прочту сейчас.
Еще не взяв бумагу в руки, она уже знала, что в ней. Письмо было написано незнакомым почерком и подписано неизвестным ей человеком, но это не делало изложенные в нем сведения менее страшными и правдивыми. В те времена военные трибуналы и чрезвычайные суды выносили сотни приговоров — было странно полагать, что беззаветно преданный наполеоновскому режиму и самому императору Дино Гальяни избежит жестокой участи. Он приехал в Париж и был тут же заключен в тюрьму. Вероятно, он попросил кого-то из верных ему людей написать это письмо.
Орнелла и Дино поклялись всегда говорить друг другу правду, какой бы жестокой она ни была. Так было прежде, так случилось и сейчас.
— Орнелла, ты сможешь выйти? — с тревогой прошептала Мадлена. — Зал ждет.
Могла ли она выйти? В зале сидела иная публика, чем та, для какой она пела в начале своей службы в театре: теперь большинство предпочитало не орлов и пчелок империи, а геральдические лилии. Однако Орнелла не делала различий между зрителями, ибо трагическая история Медеи была понятна и тем, и другим.
Орнелла поправила уложенный красивыми складками греческий гиматий и богато расшитый пеплос и вышла на сцену.
Любовь Медеи была огромна. Поруганное чувство превратилось в факел всесокрушающей мести. Невыносимость страданий оправдывала ее жестокость и ярость. Однако сегодня Ясон не был предателем, ибо Медея его простила. Его измена была наказанием за то, что она забыла отца, мать, брата и родину. Медея убила своих детей не потому, что они были детьми Ясона: она принесла их в жертву своим темным страстям.
Орнелла много раз выходила на поклон, а в последний раз появилась тогда, когда овации смолкли и занавес опустился.
— Я прошу внимания, — сказала она, и ее звучный глубокий голос перекрыл шум толпы, которая начала расходиться. — На прощание мне бы хотелось сказать вам несколько слов. Благодарю за аплодисменты, ибо сегодня я пела на пределе сил. Я родилась на Корсике, на родине человека, чье имя отныне запрещено произносить вслух. Оттуда родом и мой муж, Джеральдо Гальяни, который десять лет верой и правдой прослужил своей родине. Теперь он арестован и ждет приговора, тогда как по улицам Парижа разгуливают люди, которые накануне решающего сражения нашей империи перешли на сторону врага и теперь цинично хвастаются богатством и чинами. Сейчас многие готовы обнажить свои верноподданнические чувства, и я тоже это сделаю: да здравствует великий император и его бессмертное дело!
Зрители замерли. Многие застыли в неловких позах, словно пораженные взглядом Горгоны. Хлопков не было, зато по залу пронесся легкий, как ветер, тревожный шепоток, который постепенно перешел в гул и ропот недовольства.
Орнелла торжествующе усмехнулась, обвела публику сверкающим взглядом своих темных глаз и покинула сцену.
Через несколько минут Антуан Дюверне ворвался в ее гримерную.
— Что ты наделала! Ты должна петь, Орнелла, а не заниматься политикой! Не удивлюсь, если завтра тебя арестуют!
— Пусть попробуют!
Мсье Дюверне опустил руки.
— Дирекция требует, чтобы ты немедленно покинула театр. Навсегда.
— Это меня не удивляет. Я и сама собиралась уйти.
Он тяжело вздохнул.
— Напиши мне, когда будешь знать свой новый адрес. У меня есть знакомые в оперном театре «Сан-Карло» в Неаполе и в «Ла Скала» в Милане. Я постараюсь тебе помочь.
165 
