Глубоко вздохнув, Линдсей с сожалением отметила, что он совсем не изменился.
– Ты молчишь? – спросил Антониос с нервным смешком. – Скажи же что-нибудь, Линдсей.
– Я не знаю, что сказать.
– Тогда скажи, что ты тоже этого хочешь, – посоветовал муж.
Антониос шутил, но в его голосе слышалось нарастающее напряжение, что символизировало раздражение или нетерпение.
– О, Антониос, – наконец ответила она, качая головой и видя, как губы его недовольно сжимаются. – Не все так просто.
– А я думаю, что просто. Я люблю тебя. А ты – любишь меня?
Он приподнял подбородок, точно делая вызов. Линдсей с несчастным видом подняла на него глаза.
– Я люблю тебя, Антониос. Но этого недостаточно.
– Ну конечно, достаточно, – с триумфом в голосе произнес он, и Линдсей закрыла глаза.
Слова Дафны отчетливо всплыли в ее памяти: «Любить и быть любимым – это все, что нужно каждому из нас».
Если бы это было правдой!
– Я знаю, о чем ты думаешь, – произнес Антониос, и Линдсей открыла глаза от удивления.
– Да? – спросила она недоверчиво.
– Ты думаешь о своем заболевании.
Она замерла.
– Ну, отчасти, – осторожно сказала она.
– Я об этом думал, – продолжал он, наклонившись вперед, словно забыв о нетронутой еде. – Мы можем пойти на взаимные уступки, Линдсей.
– Уступки, – повторила она, морщась.
Она ненавидела это слово.
– Попробуем приспособиться, – поправил себя поспешно Антониос. – Ограничим твои появления на публике. Будем жить отдельно от всех, в собственной вилле. Даже можно сократить количество всяких званых вечеров, и со временем, я надеюсь, ты…
– Прекрати, Антониос, – оборвала она его. – Хватит.
Он откинулся на спинку, недоуменно глядя на нее, и во взгляде его проскальзывало раздражение.
– Я думал, тебе по душе будет мое предложение.
– Об уступках?
– Ты просто придираешься к словам.
– Нет, неправда. – Линдсей отрицательно покачала головой, тоже откидываясь на спинку. – Я не хочу, чтобы ты делал мне уступки, Антониос. Не хочу, чтобы ты просто терпел меня.
– Но это не так, – перебил он ее резко. – Я же сказал, что люблю тебя. Я хочу спасти наш брак, Линдсей, и пытаюсь идти тебе навстречу.
– Я знаю, – ответила Линдсей. – Но этого недостаточно, Антониос. Я лишь сделаю тебя несчастным, потому что тебе нужная другая женщина.
– А может, позволишь мне самому решать, что мне нужно?
– Ты и впрямь хочешь иметь жену, прячущуюся ото всех и не желающую быть с тобой рядом?
– Со временем… – снова начал он, и она отчаянно закачала головой:
– Я не хочу, чтобы ты меня переделывал, Антониос.
– Но ты же сама сказала, что много работала над собой, чтобы контролировать свое состояние. Я просто хочу помочь тебе в этом.
Линдсей закрыла глаза.
– Ты будешь во мне разочарован, потому что я никогда не буду соответствовать твоим ожиданиям.
– Позволь мне решать самому.
– Нет, не позволю. Я не хочу, чтобы потом ты оставил меня ни с чем, решив, что с тебя довольно.
– Я так не сделаю! – выкрикнул он. – Я никогда не разорву наш брак.
– Ты имеешь в виду меня? – не удержалась Линдсей от ехидного замечания.
– Нет, я говорю о твоей матери, – поправил ее Антониос. – Потому, что ее жизнь оказалась не такой, как она себе представляла. Тебя, Линдсей, наш брак тоже разочаровал?
Кровь отхлынула от ее лица, и в голове внезапно не осталось ни одной четкой мысли.
– Не могу поверить, что ты это сказал, – прошептала она.
– Черт возьми, я стараюсь бороться за наш брак, найти компромисс. Что в этом плохого?
– То, что твой компромисс построен на утверждении, что я останусь в Греции и буду стараться стать тебе хорошей женой, – вырвалось у нее. – А ты даже не спрашивал меня, хочу ли я этого.
– У меня традиционные представления о браке, – сдержанно ответил Антониос. – Конечно, я хочу, чтобы моя жена была рядом со мной. А ты мне говорила, что хочешь поехать в Грецию, что в Нью-Йорке тебя больше ничего не держит.
– А еще я тебе говорила, – напомнила Линдсей, – что я была в тот момент очень одинока. Но правда в том, Антониос, что там у меня была своя жизнь. Да, может, незаметная: немного друзей, неброская работа. Но мне все это нравилось, и я не хочу все это бросать, чтобы стать подобием женщины, которая тебе нужна.
Они неотрывно смотрели друг на друга. Внезапно Антониос отбросил салфетку.
– Боже, я не знаю, что мне делать, – пробормотал он, проводя рукой по волосам.