147 
Второй раз все закончилось гораздо хуже, но не буду забегать вперед.
Увы, я быстро выходила из возраста, когда женщина получает заслуженные комплименты. Тем не менее славословия моих придворных не только не прекращались, но делались все более цветистыми. Я всегда любила моих красавчиков. Думаю, что некоторые из них испытывали ко мне искреннюю привязанность — например, Хаттон и Хенидж. Про Роберта я не говорю — меж нами существовала особая связь, над которой было не властно время. У каждого из фаворитов было свое прозвище. Хаттона я называла Бараном или Баранчиком, в хорошие минуты он также именовался Ресницами Королевы (Оком Королевы был мой Роберт, неустанно высматривавший новые удовольствия). Лорд Берли, относившийся к категории моих умников, получил прозвище Святой, а Фрэнсиса Уолсингэма я называла Мавром.
При дворе вновь появилась Леттис. Я сказала, что искренне сочувствую постигшему ее горю, и предположила, что она денно и нощно скорбит по мужу.
— О да, ваше величество, — сказала моя кузина, потупив взгляд.
Коварное создание! Наверняка снова задумала какую-нибудь каверзу. Мне не показалось, что вид у нее такой уж печальный. Нет, Леттис Ноуллз определенно не походила на убитую горем вдову.
— Представляю, как вы были поражены, когда узнали о смерти Уолтера, — сказала я. — Это произошло так неожиданно, так внезапно. Бедняжка Эссекс! Ведь он был совсем молод! Слава Богу, следствие установило, что он умер от естественных причин. Вы, должно быть, очень волновались. Одно дело — потерять мужа по воле Господа, и совсем другое — по злой воле человека.
— Уолтер был тихим и покладистым, у него не было врагов, ваше величество.
— И он никому не мешал?
Леттис взглянула на меня своими безмятежными темными глазищами.
— Не думаю, ваше величество.
Две женщины не давали мне покоя — Леттис и Мария, королева Шотландская. Я ни разу в жизни не видела Марию, но, полагаю, у нее было много общего с моей кузиной. И ту, и другую мужчины находили неотразимыми. Я считала, что дело здесь не в красоте и не в совершенствах, а в любовном искусстве самого низменного свойства. Вот и весь секрет привлекательности.
Наступил Новый год, радостная пора раздачи и получения подарков. Придворные, как обычно, преподносили мне дорогие туалеты и ювелирные изделия, от слуг я тоже получала подарки, но попроще и подешевле. Например, мастерица Твист, придворная гладильщица белья, подарила мне три черных платка, вышитых золотом, а также четыре салфетки голландского полотна, украшенные искусным узором из разноцветных шелковых нитей. Придворная поставщица белья, миссис Монтегю, подарила шелковые рукава к платью, затейливо расшитые розочками и листочками.
Филипп Сидни принес батистовое платье на корсете из золотой и серебряной проволоки, все усыпанные блестками из чистого золота. Поистине королевский подарок! Придворные лекари тащили мне всевозможные соленья и варенья, а также горшочки с имбирем. Особенно запомнился великолепный марципан, изображавший святого Георгия и дракона, — его испек для меня один из дворцовых поваров.
Роберту я подарила белый атласный дублет с застежками из бриллиантов. Этот наряд был ему очень к лицу. Нечего и говорить, что самый лучший дар я получила от графа Лестера — роскошное ожерелье из бриллиантов, опалов и рубинов. С этим подарком я не расставалась ни на один день.
Леттис явилась с двумя дорогими париками — черным и рыжим, в тон моих волос.
Сначала я примерила черный парик, а Леттис стояла у меня за спиной, готовая произнести соответствующие случаю комплименты.
— Мне рассказывали, что леди Шеффилд болеет, — сказала я. — Не знаете ли, в чем причина ее недуга?
— Нет, ваше величество. — Прекрасные глаза Леттис смотрели на меня с самым невинным выражением. — Врачи, несомненно, установят причину болезни.
— Весьма загадочные симптомы, — продолжила я задумчивым голосом. — Говорят, у нее выпадают волосы и крошатся ногти.
Леттис содрогнулась.
— Совершенно непонятно, что за недуг. К тому же все эти тягостные подозрения… Сами знаете, какие начинают ходить слухи, когда происходят такие непонятные вещи.
— Какие слухи, ваше величество?
— Поговаривают, что наша кроткая Дугласс кому-то сильно мешает.
— Насколько я помню, она всегда была милым, безобидным существом. Конечно, мы с ней почти не знакомы…
147 
