Особенно,... 
4 
Васко, верный одному из своих главных пристрастий, тщательно опустошал свои карманы и раскладывал содержимое на скамье и на тротуаре, как если бы он видел все это впервые. А карманы, крайне многочисленные, содержали неисчерпаемые запасы предметов, которые было трудно определить. Адамберг взглянул на маленький помятый и раскрашенный картонный коробок.
— Откуда ты знаешь эти вещи о Дангларе или обо мне? — спросил он.
— А так. Я — поэт, всё со мной говорит. Не зря же меня назвали Васко. Путешествия происходят там, — добавил он указывая на свою голову.
— Ты уже об этом говорил.
— Это забавное путешествие. Представь на секунду большую грязную лужу с водой на тротуаре. Представил?
— Очень хорошо.
— Отлично. Приближается твой светловолосый друг, видит лужу. Он останавливается, он рассматривает ее и он ее огибает, идет заниматься своими делами. Ты, вообще не видишь этой лужи, но ты проходишь мимо нее по наитию. Это совершенно другое восприятие мира. Понимаешь? Это как с волшебством. Блондин не верит в магию. Совершенно. Видишь эту маленькую голову на фотографии? Не повреди, это мой отец. А там — ты будешь поражен — моя мать. Я похож на нее, правда? Я сделал ей маленькую позолоченную рамку. А это фотография неизвестного, которую я нашел на земле. Не спрашивай у меня, кто это. А это Валантен. Мой отец спас мою бабушку от турок, так далеко. Маленькая веточка дерева. Слушай, иду я вчера, а эта маленькая веточка падает мне на волосы. Осторожно, не сломай. А вот желтая складная пепельница. Ее дала мне девушка в кафе, и я больше никогда не видел этой девушки. А вот еще маленькие ножницы, просто не знаю, как они ко мне попали.
— Могу я их взять?
— Ах нет! Не ножницы! Слишком полезные. Возьми пепельницу, если хочешь. Или вот, держи, наручные часы.
— Спасибо, я не ношу часов.
— Однако! Ну и дуралей.
— Да. Мне об этом уже сказали этим утром.
— В самом деле? В газетах говорят противоположное.
— Ты знаешь много вещей, Васко. Действительно.
— Черт возьми. Я редактирую собственную газету и даже продаю ее. Приходится читать и другие, чтобы быть в курсе. Два месяца тому назад о тебе писали — с фотографией и всеми атрибутами. Тебя уважают. Правда. Я, если бы меня уважали, шил бы шелковые костюмы, лучшие, чем в Лондоне.
— Ты действительно портной?
— Да, портной. Но клиент редок, профессия агонизирует. Хочешь, прочитаю эту статью о тебе? Или ты о ней знаешь? Она у меня в кармане.
— Ты считаешь нормальным носить с собой статью, которая касается меня?
— Это не из-за тебя. Из-за бедного парня, которого бросили в Сену, нищего с моста Анри IV, которого называли «Десяткой бубен». Друг. Честное слово, я и не знал твоего имени прежде, чем прочел статью. Ты поймал его убийцу за три недели. Ловко, не так ли?
— Не знаю.
— Да, они считают тебя ловким. Что бы там ни было, у тебя талант на эти штуки. У меня вот есть талант к поэзии, каждому свой крест. Уверяю, у меня есть талант к поэзии, я пишу для своей газеты. Только, чтобы писать стихи, надо есть, ты это знаешь. А сейчас я на мели.
Адамберг дал Васко все монеты, которые были в кармане.
— Возвращаешься на работу?
— Да.
— На всякий случай, знай, что перед дверью твоего комиссариата — отвратительная лужа. Берегись. Большой блондин ее хорошо пометил.
Адамберг поблагодарил его и медленно пересек улицу.
В течение двух следующих недель никаких анонимных писем в комиссариат не приходило. Жан-Батист Адамберг, который начал караулить время доставки корреспонденции с рвением, на него не похожим, прошел через все фазы обманутой любви, надежды и размышлений. Он был уже на последнем этапе, то есть бунта и презрения, и отныне старался выглядеть равнодушным, когда в бюро доставляли пакет писем.
Сообщение из лаборатории оказалось разочаровывающим. Ни бумага, ни конверт, ни клей не выявили ничего любопытного. Буквы были вырезаны ножницами маленького формата, но не бритвой. Никаких следов пальцев. Никаких орфографических ошибок. Буквы, вероятно, вырезались из местной ежедневной газеты «Голос центра». Это ни к чему не вело, так как конверт был опущен в Париже, а эту газету можно найти на всех вокзалах. Можно было предположить, что автор — человек образованный и аккуратный. Эти крохи информации не вели никуда, Адамберг выучил их наизусть.
Мечтательная беззаботность комиссара редко нарушалась бурлением уголовных дел. Он спокойно занимался документами в ожидании развязки. Если необходимо, он мог ждать недели или месяцы, прежде чем устремиться к цели, что сильно раздражало Данглара. Он мог целиться спокойно. В течение года в армии он стал снайпером, и его начальники таскали его с турнира на турнир, как идиота. Он провел год, стреляя в нарисованные квадратики. Его никогда не учили целиться. Он никогда не тренировался. Когда наступал момент, он медленно упирал оружие в плечо, целился и стрелял. Хорошее дело — он убивал лишь картонку. Он стремился действовать подобным образом и со своими расследованиями, держаться подальше от форсированных маршей, а затем, в последний момент, прицелиться. Он считал, что ощутит момент, когда убийца пересечет его территорию, что существует тот или иной способ это узнать, и тогда он начнет действовать. Данглар утверждал, что это глупости.
4 
