19 
Надежда умирает последней. Это так. Когда дверь в палату открылась, на пороге был тот самый врач. Лицо его было мертвенно бледно. Мое сердце пропустило удар, замерло в болезненном понимании, я судорожно втянул воздух.
-Мистер Беркет..
-Не надо!- я оборвал его, я не хотел ничего слышать. Страх сковал все мое существо. Трусливо закрыл глаза, но в душе уже разгорелось пламя адской безысходности, она рвала своими острыми зубами на ошметки.
-Прибыли из Лондона, но ваш ..сын он.. умер! Мы не успели...–тихий голос вернул меня в реальность. Я затряс головой, я не верил. Что это значит умер? Нет, этого не может быть, только не с моим мальчиком, ведь еще вчера, еще вчера он бегал на заднем дворе, улыбался и...Нет! Я вновь затряс головой, отрицая все, отбрасывая. Я хотел убить этого врача. Теперь мне становится ясно, почему убивали гонцов, принесших дурную весть. Я готов был уничтожить любого, только бы облегчить то жгучее ощущение, которое обжигало до крови и волдырей.
-Я могу...-я боялся озвучить свою мысль, голос прервался. Но врач понял меня и кивнул мне в сторону двери. В коридоре встретилась мать, вокруг нее суетились медсестры, но мне было все равно. Я шел, не замечая ничего. Возле палаты реанимации я замер, как и мое сердце, но доктор опять кивнул мне в направлении двери. Дрожащей рукой открыл ее и потерял счет времени, потерял себя в реальности.
Он лежал, утонув в белье. Серо-белое лицо, уже слегка синеющие губы, заостренный нос. Я как сомнамбула приближался к нему, упал возле кровати. Ручка была еще тепленькой.
-Сына..сыночка.-ужас скрутил тело, я целовал его , гладил темные волосы. Прижимал его к себе, пытаясь наполнить его холодеющее тельце своим теплом.-Малыш, мой малыш!
Я раскачивался с ним на руках, я не верил. Держал его и не верил. Безысходность разрывала, я терял себя рядом с ним. Мой ребенок не дышит, его сердечко не бьется. Я не понимал. Что это значит? Я не хочу этого понимать, не могу...
-Папа рядом мой мальчик, папа тебя никому не отдаст. –я шептал эти слова, словно молитву сам себе, пытаясь успокоить. Я не хочу осмысливать правду. Не хочу понимать, что моя жизнь рассыпается на крупицы, не хочу понимать, что кровавый песок, в который она превращается, никогда вновь не станет камнем. Внутри было спокойно, неважно, что там ночь и никогда не наступит день. Я был пока спокоен, отрешен, словно на волнах качался и шептал что-то своему сыну, мои слезы капали на его лицо. Но что-то черное поднималось во мне, болезненное, неотвратимое, винтик закручивался с усилием, я знал, что скоро сорвется резьба моего покоя и боль прорвется потоком, она будет душить, рвать, бить, прорываться наружу. Но пока есть только я и мой сын, есть этот момент только для нас двоих.
Я сидел так неизвестно сколько, руки мерзли от холодного тела. Слезы высохли, в голове не было мыслей. Я пытался вспомнить, во что я верил, чего боялся. Но все это испарилось, стало былью. Я просто сидел и ничего не понимал. Меня учили не показывать вида, когда больно, когда невыносимо, но у меня не осталось ни сил, ни желания что-то скрывать, у меня не осталось ничего... Хотелось кричать : «Спасите меня, пожалуйста, я горю в этом мире!» Хотелось выдумать другой мир, мир, где нет смерти, где нет боли. Создать новую планету, где нет отчаянных, истерзанных душ. Где ты свободен от всего, что тебя окружает. Где ты от себя свободен, от привычек, от забот, от радости и боли. Я хочу обрезать нить, что пытается меня удержать. Я наивно хочу, как прежде видеть свет в моем маленьком мирке, но я знаю, я больше никогда его не увижу, им был мой сын, он всегда был моим светом.
-Что мне осталось? Где ты Бог? Есть ли ты вообще? Я еще недостаточно наказан по-твоему ? Скажешь ли ты мне «Милосердный», что все это не больно, что завтра я не вскроюсь от боли?! Забери чертов ублюдок, забери свое д*рьмо обратно...-я кричал, захлебывался ругательствами. Рыдания топили меня, меня трясло, я вдыхал трупный запах своего сына и выл, как собака. Когда в палату ворвались медработники, я лежал навзничь, уткнувшись в шею своего ребенка. Меня пытались оттащить, вкололи успокоительное. Все плыло передо мной, я день и ночь смотрел в потолок, не желая ничего, кроме смерти. Как же мне пусто в этой тишине... Я словно сошел с ума, пытался понять, что меня держит, но ничего не приходило на ум. Мать рвалась ко мне, но я не пустил, не хотел никого видеть. Так продолжалось несколько дней. Зубы глубоко до крови кусали руки, чтобы не выть, я вгрызался в теплую подушку, а с губ капала пена. Я искал смысл. Я думал о круге Сансары. Все мы страдаем. Рождаемся, чтобы страдать, пройти свой путь, протащить на себе свой крест. Нам больно, но мы тащим, ведь сказано-нам не дается больше, чем мы можем вынести. Мы терпим эксперименты, которые на нас ставит судьба, Бог, вселенная- кто, во что верит. Почему, что заставляет нас терпеть, верить, что в конце тоннеля будет свет? На протяжении сотен тысяч лет колесо жизни крутится, заставляет людей ходить по раскаленным углям. Мы слепо бредем, как в тумане к своим призрачным мечтам и надеждам. Именно они заставляют нас терпеть . Мы обретаем в этом жестоком мире что-то ценное и дорожим этим , терпим ради наших близких. Но стоит ли оно? Стоит! Сейчас я понимаю, как никогда. Сейчас же у меня осталось только одно слово, один человек, чтобы я продолжал жить-Эни! Во мне что-то щелкнуло, словно внутри меня захлопнулась дверь. Я должен собрать себя ради нее, должен быть сильным, когда она придет в себя, когда все узнает. Что же это будет? Как я скажу ей о том, что нашего малыша больше нет? А придет ли она в себя? Страх сковал. Я ведь совершенно ничего не знал. Сколько я скулил, жалел себя?
19 
