39 
– Я должен его увидеть.
– Зачем?
– Когда я лежал в больнице, у меня было время подумать. Лицо вашей жены заставило меня задуматься. Когда я увидел ее там, в магазине, будто ожила Анна. Я слишком многое принимал как должное… у него ведь была такая сила… он изобрел пасту «Букет Зуболюба»… он был всемогущ, почти как бог… мог лишить меня работы… мог даже отнять Моцарта. Когда она умерла, я больше не хотел слушать Моцарта. Поймите, прошу вас, ради нее. Мы никогда не были по-настоящему любовниками, но он и невинность умел превратить в грязь. А теперь я хочу подойти к нему очень близко и плюнуть в лицо этому всемогущему богу.
– Поздновато для этого, не правда ли?
– Плюнуть во всемогущего никогда не поздно. Он пребывает во веки веков, аминь. И он сотворил нас такими, какие мы есть.
– Он, возможно, и да, а вот доктор Фишер – нет.
– Он сделал мня таким, каким я стал.
– Что ж, – сказал я; мне мешал этот человек, нарушивший мое одиночество, – ступайте туда и плюйте. Много это вам даст.
Он посмотрел вверх, туда, где простиралась лужайка, которая теперь едва была видна в гаснувшем свете костров, но оказалось, что мсье Стайнеру не придется шагать вверх по склону в поисках доктора Фишера, потому что доктор Фишер шагал вниз, к нам, шагал медленно, с трудом, следя за тем, куда ступает, – ноги его то и дело скользили по ледяной тропке.
– Вот он идет, – сказал я, – поэтому запаситесь слюной для плевка.
Мы стояли, ожидая его, и, казалось, время тянулось бесконечно, пока он к нам подошел. Он остановился в нескольких шагах от нас и сказал мне:
– Я не знал, что вы тут. Думал, вы уже ушли. Они все ушли. И Дивизионный ушел.
– Взяв свой чек?
– Конечно. Взяв свой чек. – Он стал вглядываться сквозь темноту в моего собеседника. – Вы не один? Кто этот человек?
– Его фамилия Стайнер.
– Стайнер? – Я никогда еще не видел доктора Фишера в растерянности. Словно он оставил половину своего рассудка там, за столом. Он, казалось, ждал, чтобы я помог ему, но я этого не сделал. – Кто он, этот Стайнер? Что он тут делает? – У него был такой вид, будто он уже давно ищет то, что куда-то задевал, как человек, который переворачивает вверх дном набитый ящик в поисках паспорта или чековой книжки.
– Я знал вашу жену, – сказал Стайнер. – Вы заставили мистера Кипса меня уволить. Вы погубили жизнь нас обоих.
Мы все трое продолжали стоять молча, в темноте, на снегу. Мы все словно чего-то ждали, но никто из нас не знал, что это будет: издевка, удар или просто уход. Это была та минута, когда мистеру Стайнеру полагалось бы себя проявить, но он этого не сделал. Быть может, он знал, что его плевок так далеко не долетит.
Наконец я произнес:
– Ваш ужин был необычайно удачным.
– Да?
– Вам удалось унизить нас всех. А что еще вы намерены совершить?
– Не знаю.
У меня снова возникло ощущение, что он ждет, чтобы я помог ему. Он произнес:
– Вот вы только что сказали…
Невероятно, но великий доктор Фишер из Женевы ждал, чтобы Альфред Джонс помог ему вспомнить… но что?
– Как вы, должно быть, смеялись, когда я покупал последнюю хлопушку, а вы знали, что получу я только негромкое пуканье, когда ее дерну.
Он сказал:
– Вас я не хотел унизить.
– Значит, это была непредвиденная прибыль, а?
– В мои намерения это не входило, – сказал он. – Вы не из их числа. – И он скороговоркой произнес их имена, словно делал перекличку своим жабам: – Кипс, Дин, миссис Монтгомери, Дивизионный, Бельмон и еще те двое, что умерли.
Мистер Стайнер сказал:
– Вы убили вашу жену.
– Я ее не убивал.
– Она умерла потому, что не хотела жить. Без любви.
– Любви? Я не читаю романов, Стайнер.
– Но вы же любите ваши деньги, верно?
– Нет. Джонс подтвердит, что сегодня я большую их часть роздал.
– А для чего вы теперь будете жить, Фишер? – спросил я. – Не думаю, чтобы кто-нибудь из ваших друзей к вам снова пришел.
Доктор Фишер сказал:
– А вы уверены, что я хочу жить? Вот вы хотите жить? На это было что-то непохоже, когда вы брали хлопушки. А вот этот – как его? – Стайнер хочет жить? Да, может, оба вы и хотите. Может, когда дело доходит до дела, и у меня есть желание жить. Не то зачем бы я здесь стоял?
– Что ж, сегодня вечером вы позабавились, – сказал я.
– Да. Это все же было лучше, чем ничего. Ничто – вещь довольно страшная, Джонс.
– Странную же вы избрали месть, – сказал я.
– Какую месть?
– Только потому, что вас презирала одна женщина, вы стали презирать весь мир.
39 
