За спиной настоятеля находился отец Бенедикт. По заведенному в этом монастыре обычаю, в дни больших праздников все монахи снимали черное одеяние и облачались в богатые шелковые рясы светских священников. Отец Бенедикт был в дорогом, расшитом золотом облачении и казался еще красивее, чем обычно. Его бледное лицо, обрамленное длинными темными вьющимися волосами, привлекало внимание присутствующих, стоявших в первых рядах; не одно женское сердце сильнее билось при виде молодого священника, но он холодно и неподвижно смотрел на алтарь, казалось, полностью поглощенный богослужением. Однако мысли его витали далеко. Он слышал шум стекающего с гор ручья, видел уединенную поляну в темном лесу и сквозь облака ладана — девичью головку с каштановыми локонами и большие синие глаза, влажные от слез. Губы отца Бенедикта крепко сжимались, он старался оттолкнуть от себя это видение, преследовавшее его день и ночь, не дававшее ему покоя даже во время службы у алтаря. Ведь он монах, и его мечты о молодой девушке — преступление...
Многие монахи относились к богослужению с привычным равнодушием профессионалов. Внешне они проявляли полное благоговение перед церковным обрядом, но как только пение хора отвлекало от них внимание молящихся, начинали вполголоса беседовать между собой.
— Бенедикт сегодня очень красив, — прошептал один из священников, отец Евсевий, наклоняясь к стоявшему рядом с ним приору. — Когда он в черном, трудно себе представить, какой у него в сущности внушительный вид.
— Военный мундир был бы ему гораздо более к лицу, — с усмешкой так же тихо отвечал приор, бросая многозначительный взгляд на семью графа Ранека.
— Обрати внимание, как смотрит на Бенедикта граф Ранек, — пробормотал отец Евсевий, — можно подумать, что только его одного и видит. Ты не находишь, что граф очень мрачен сегодня?
Усмешка снова пробежала по губам приора, но он низко склонил голову и, молитвенно сложив руки, принял смиренный вид, однако при этом насмешливо заметил:
— Его сиятельство, вероятно, предпочел бы видеть отца Бенедикта в качестве наследника майората, а Оттфрида на его месте, у алтаря!
— Глупости! — возразил отец Евсевий, тоже смиренно склоняя голову. — Неужели ты веришь темным слухам?
— Я верю лишь собственным глазам, а они у меня очень зорки, как тебе известно. Нужно только стараться, чтобы эти слухи не достигли ушей Бенедикта; он и так слишком высокомерен, а когда...
Громкий голос настоятеля заглушил последние слова приора. Служба подходила к концу. Толпа молящихся двинулась к выходу, почетные посетители тоже поднялись с мест, прелат со своей свитой удалился во внутренние покои.
Отец Бенедикт вышел в ризницу и, не снимая праздничного облачения, о котором, видимо, совершенно забыл, стал смотреть через окно на раскинувшуюся за ним залитую солнцем долину и возвышающиеся вдали горы.
Вдруг одна из боковых дверей ризницы открылась и в нее вошел приор.
— Вы еще в полном параде, отец Бенедикт, почему же это? — резко спросил он. — Обедня давно окончилась, а вы не разоблачаетесь?
— Я совершенно забыл переодеться! — ответил отец Бенедикт и сделал движение, чтобы уйти, но приор задержал его:
— Вы хотели говорить с отцом настоятелем?
— Да!
— Отчего непременно сегодня, в такой большой праздник? Разве у вас неотложное дело?
— А вас это очень интересует, ваше преподобие? — холодно спросил отец Бенедикт.
Приор взглянул на дерзкого подчиненного с начальственным видом и сухо возразил:
— Вы, кажется, забываете, что я являюсь посредником между простыми монахами и настоятелем? В высшей степени нетактично обращаться к его высокопреподобию, минуя меня.
— Я знаю, что существует такое правило; но ведь это правило, а не запрещение, — спокойно ответил отец Бенедикт. — Кажется, отец настоятель ничего не имеет против моего поступка, так как охотно согласился принять меня. Впрочем, вам, ваше преподобие, незачем тревожиться. Ведь я буду говорить с его высокопреподобием о своем личном деле и ни о чем другом.
Последние слова были так подчеркнуты, что приор невольно насторожился.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил он еще строже.
— Хочу сказать, что ничего не сообщу отцу настоятелю о некоторых монастырских делах, как, например, о том, почему ему до сих пор не подают сведений об оставшейся части монастырских денег.