Особенно,... 
62 
После смерти Веспасиана Тит правил государством два года и два месяца, неожиданно он почувствовал легкое недомогание, и дворцовые лекари настояли на том, чтобы он отправился отдохнуть в загородное поместье. Врачи были уверены, что он скоро поправится, и доложили об этом Сенату. Однако накануне вечером, неожиданно для всех, состояние здоровья Тита резко ухудшилось.
«Отныне я должен рассчитывать только на самого себя, на свою ловкость и изворотливость, — думал Домициан. — Я не удостоился любви народа, как ты, Тит, будь проклято твое имя! Я сделаю все, что велит мне долг, пусть я возбужу за это ненависть к себе. Ты, брат, проявлял всегда снисходительность и ставил любовь выше дисциплины и страха. Как всегда, все самое неприятное ты оставил мне, я должен быть суровым и непреклонным».
Домициан бросил быстрый взгляд на Марка Аррия Юлиана, который теперь занимал должность старшего судебного магистра и стоял сейчас напротив него среди высших государственных сановников. В глазах Юлиана светилось беспокойство, его ясный взор выражал нечто, похожее на грустное смирение, покорность судьбе, как у человека, который против своей воли должен вступать в бой.
«Он не может ни в чем заподозрить меня, во всяком случае, у него нет для этого никаких оснований. К тому же мое восшествие на трон явится для него самого улыбкой судьбы, потому что он отлично знает, что я намерен и дальше способствовать его продвижению по службе и осыпать его всяческими благодеяниями. Должно быть, он искренне скорбит по поводу кончины моего брата. Тем хуже для него! Я всегда считал, что он обладает лучшим вкусом, — думал Домициан, украдкой наблюдая за Марком Юлианом. — Никогда в жизни я не нуждался в нем больше, чем сейчас! Марк Аррий Юлиан, именно ты должен будешь составить мне первую речь, с которой я в качестве Императора обращусь к Сенату, когда он будет утверждать меня в этом новом статусе. Твой дар располагать к себе людей и вызывать у них любовь более удивителен, чем дар моего брата, потому что он приобрел популярность в народе уже в зрелые годы, да притом не сам по себе, а с помощью высшей власти. Твой же успех коренится исключительно в тебе самом, поэтому все твои способности должны быть поставлены мне на службу».
Внезапно правая рука Тита начала приподниматься. Домициан застыл от ужаса. «Сейчас он укажет на меня и обвинит в своей смерти!» — мелькнуло в голове у него. Но эта рука только хватала пустоту, судорожно сжимаясь и разжимаясь, как будто умирающий пытался вновь ухватить слабеющими пальцами ту огромную власть, которая недавно принадлежала ему.
Домициан много лет ждал возможности занять наконец подобающее ему место. Тит все время держал его в вынужденном безделье, не подпуская к власти, в то время как сам при отце начал занимать самые высокие посты в государстве, а затем занял и императорский трон. Домициан был уверен, что в момент кончины Императора Веспасиана Тит подделал завещание отца, чтобы самому стать следующим Императором, не допустив к власти Домициана. Ведь Тит всегда хвастался тем, что умеет подделывать почерки.
Рука Тита безвольно упала на покрывало, как будто дух мгновенно расстался с его телом, оставив после себя безжизненную оболочку. Клеомен, придворный врач, прошел мимо Домициана с серебряным подносом в руках, на котором лежали губки, смоченные в целебном отваре, чтобы проверить пульс и дыхание Тита.
— Он отошел, — произнес Клеомен, эти слова прозвучали для присутствующих, словно скорбный звон погребального колокола. Из внутренних покоев дома послышался женский плач.
Домициан закрыл глаза брату. Все присутствующие услышали цокот копыт быстро удаляющегося по проезжей дороге всадника — это гонец спешил в Рим, чтобы передать Сенату скорбную новость. Слуги начали украшать виллу кипарисами, деревьями смерти.
Только сейчас Домициан позволил себе наконец в полной мере ощутить то, что произошло, его била мелкая дрожь возбуждения, переходящего в восторг, дух захватывало при мысли о том, что лежало теперь у его ног: великий Рим — от его канализационных систем и перенаселенных доходных домов до позолоченных базилик, аристократических особняков и священного Храма Весты. Теперь ему будет принадлежать высокомерный Сенат, всегда презиравший его и глядевший на него свысока, а также надменный императорский двор с его наглыми слугами, которые позволяли себе разыгрывать с ним, Домицианом, жестокие шуточки. Он вспомнил также цветущие города многочисленных римских провинций, рассыпанные по всей земле, словно драгоценные камни. Жители этих городов будут отныне заниматься своими делами, рождаться и умирать под сенью его золотых статуй. Средиземное море отныне принадлежит ему целиком и полностью, словно личное озеро в каком-нибудь поместье. Легионы, дислоцированные в землях, которых он сам никогда в жизни не видел, будут отныне послушны любому его приказу. Варвары по ту сторону имперской границы будут молить своих богов о том, чтобы он, Домициан, проявил к ним снисходительность и терпимость. Судьбы народов от Британии до Азии и Африки могут быть изменены одним росчерком его пера.
62 
