Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
31 
— Матиас Реннер! — послышался от дверей возмущенный голос Хейди. — Как тебе не стыдно! Совесть у тебя есть?
Матиас и Энн отскочили друг от друга, как кошки, на которых выплеснули ведро кипятка; девушка немедленно залилась краской, а Реннер с извиняющейся улыбкой посмотрел на пылающую гневом гримершу.
— Энн всего лишь поцеловала меня на удачу.
— Мне плевать, на удачу или на долгий счастливый союз! — возмущенно воскликнула Хейди и, подвинув с дороги Энн, силой усадила Матиаса в кресло. — Я полчаса рисовала тебе губы, а ты всю работу пустил насмарку! Надо уважать чужой труд!
Недовольно бурча под нос, Хейди взялась за кисточки и грим, а Энн поспешно покинула помещение. Щеки ее горели.
— Господи, — пробормотала она. — Что же это?
Ей ведь совсем не нравится Матиас, ей нравится Альберт, только вот целоваться с Реннером — это чудо что такое. И губы до сих пор саднит, хотя поцелуй был очень нежным. Может быть, Энн все не так поняла? Матиас сейчас в несколько невменяемом состоянии, тащить на себе подобную роль — это же с ума сойти можно. К тому же он обнимается со всей труппой, не исключая представителей сильного пола. Правда, близких отношений у него здесь действительно ни с кем нет, Матиас не из тех, кто может спокойно переспать с половиной труппы. Хотя, наверное, этот виртуоз умудрился бы и тогда сохранить со всеми отличные отношения…
Энн вернулась на свое место еще до начала второго акта и затаилась, чтобы не привлекать внимания Малера и Фриза. Ей было немного неловко оттого, что она оказалась на вип-месте благодаря протекции Матиаса. Если посмотреть пристальнее, Реннер с самого начала старательно делал Энн добро; но он многое делал и для остальных. Так рассматривать ли поцелуй в гримерке как серьезный факт или отнести в категорию «обычное дело»? Энн еще немного поразмыслила и остановилась на втором варианте.
11
Энн плакала взахлеб, глядя на Овода, который стоял перед строем солдат. Матиас улыбался — так улыбается приговоренный к смерти, но не сломленный человек. Зал, казалось, не дышал.
— Друзья, вы плохо стреляете!
Прошу вас, цельтесь точнее!
Давайте я буду командовать…
Чезаре, левее, левее!
Полковник, да вы прислали сюда новобранцев,
Они карабины держат, как сковородки!
Не думайте, что я сам вдруг стану стреляться,
Давайте уж вы…
Готовьсь! Целься! Пли!
Каждый раз, когда сцену заволакивало дымом, Энн вздрагивала, но Матиас по сценарию продолжал стоять и петь. Потом он упал, а на сцену выбежал Альберт в образе Монтанелли. Взгляд у Кершнера был совершенно безумный, Энн даже испугалась — не сошел ли он с ума в самом деле. Немудрено, когда страсти так кипят.
— Я пришел взглянуть. Пропустите.
— Нет, святой отец, не смотрите…
— Господи, помилуй его!
И последний шепот Овода, который, кажется, был слышен в самых дальних уголках зала:
— Padre… удовлетворен ли… ваш Бог?
Энн вдруг испытала жуткое чувство: будто Матиас на самом деле умер, лежит там, на сцене, расстрелянный, а над ним безмолвными фигурами застыли карабинеры, и все это медленно уплывает во тьму… Девушка моргнула — нет, это просто двигалась декорация, оставляя на сцене Альберта, чтобы он мог исполнить последнюю безумную арию Монтанелли.
И эта ария, и финальный дуэт Джеммы и Мартини слепились для Энн в комок. Только когда, как тень, появился Овод — он пел свое прощальное письмо Джемме и присутствовал за тонкой полупрозрачной завесой, похожий на тень и еле видный — Энн словно очнулась. Она слушала тихий голос Матиаса, доносящийся словно из рая, из жизни, которая уже прервалась и которой больше не будет никогда.
— Когда вы были юной, как я, я поцеловал вашу руку,
А вы отняли ее и сказали: «Больше никогда так не делай».
Сейчас я целую бумагу, на которой написал ваше имя,
А значит, два раза я целовал вас без разрешенья.
Прощайте, моя дорогая. Finita. Finita. Finita.
Свет над сценой мерк, и все вокруг медленно погружалось в темноту. Она полностью поглотила зал, и после долгой, казавшейся бесконечной паузы вспыхнули софиты, и Энн оглушил шквал аплодисментов.
Она встала, не сдерживая слезы, и принялась аплодировать так, что было больно ладоням. Занавес снова с шорохом открылся, зазвучала музыка, и актеры начали выходить на поклон. У них были очень усталые и очень счастливые лица.
31 
