Грегор вспомнил, как менялось его собственное отношение к предсказаниям Сандвича. Иногда он их ненавидел. Иногда был благодарен за их точность, хотя написаны они очень путано и толковать их совсем не легко. Но в общих чертах всегда можно понять, что именно ожидает тебя впереди.
Вот и сейчас, думая о новом для него пророчестве, Грегор понимал, что в нем говорится о какой-то катастрофе:
- ТЕПЛАЯ КРОВЬ СТАНЕТ НЫНЕ ПРОКЛЯТЬЕМ.
- КАЖДЫЙ ВЗДОХ БОЛЬЮ И СТРАХОМ НАПОЛНЕН БУДЕТ.
- НА КОЖЕ ВЗДУЮТСЯ СМЕРТИ ПЕЧАТИ.
- А ПОДЗЕМЬЕ РАСКИНЕТСЯ ОГРОМНЫМ БЛЮДОМ.
Пророчество явно свидетельствовало о грядущей гибели — гибели многих и многих людей. Но не только людей — всех теплокровных. Всех млекопитающих. Там, в Подземье, млекопитающими и теплокровными были люди, летучие мыши и крысы… — впрочем, возможно, был еще кто-то, кого Грегору пока встретить не довелось. И что значит здесь слово «блюдо»? Что их всех съедят?
- ВНОВЬ ПРИЗЫВАЙТЕ ОТЧАЯННО ВОИНА СВЕРХУ,
- СЕРДЦЕ ЕГО УЖЕ ТРОНУТО БЫЛО ЛЮБОВЬЮ.
- С НИМ ПРИЗОВИТЕ ПРИНЦЕССУ, ИНАЧЕ НЕ СТАНЕТ
- ПЛЕМЯ ПОЛЗУЧИХ УЧАСТВОВАТЬ В ВАШЕМ ПОХОДЕ.
Воин — это Грегор, тут и думать нечего. Он вовсе не хотел быть воином — он ненавидел сражения, хотя оказалось, что в бою он непобедим.
Грегор не хотел быть воином — но после того как сбылись два пророчества, в которых он назывался воином, Грегор наконец перестал в себе сомневаться. Смешно теперь вспоминать, как он надеялся на то, что его приняли за воина по ошибке и скоро придет другой, настоящий Воин.
Ну а принцесса… Он сразу понял, что речь идет о Босоножке. Тараканы, которых в Подземье называли ползучими, именовали ее принцессой и даже поклонялись ей. Но на самом деле она, конечно, никакая не принцесса. Но она дружит с тараканами, и ради нее они готовы чем угодно рисковать, даже жизнью.
В последней строфе, похоже, говорилось о том, что людям и грызунам — крысам то есть — необходимо объединиться, чтобы найти спасение. Но вот это как раз очень трудно себе представить! Обе стороны не обрадуются такой перспективе — ведь сотни лет они уничтожали друг друга. И вдруг на тебе — пророчество сообщает, что так дальше продолжаться не может, иначе всех ждут гибель и разрушение.
Грегору стало интересно, писал ли Сандвич когда-нибудь хорошие предсказания? Ну писал ли он что-нибудь о мире и благоденствии, о том, что нужно сделать, чтобы все было прекрасно и замечательно?
Скорей всего нет.
Больше всего в «Пророчестве крови» его раздражала повторявшаяся рефреном строфа — Сандвич будто молотком заколачивал эти строчки в мозг Грегора:
- ПОВОРОТ, И ЕЩЕ, И ЕЩЕ, И ОПЯТЬ НЕ ТУДА.
- ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО, НО НЕ ЗНАЕШЬ, ГДЕ И КОГДА.
- И ЗЛОДЕЙ И ГЕРОЙ ОКАЗАЛИСЬ В ОДНОМ ЛИЦЕ,
- А НАЧАЛО ПУТИ ОБНАРУЖИЛОСЬ В САМОМ КОНЦЕ.
Что это все означает? Полная бессмыслица!
Грегору необходимо было поговорить с Викусом. Ведь Викус — дедушка Люксы и один из самых влиятельных людей в Подземье — лучший в мире толкователь пророчеств. Если кто и сможет объяснить Грегору смысл этих строк, так это Викус.
Грегор вдруг обнаружил, что уже не сидит, а стоит, крепко вцепившись в перила. Он не знал, сколько прошло времени. Но ему надо было поторопиться — закончить дела с миссис Кормаци и бежать домой.
Даже если он и отсутствовал слишком долго, миссис Кормаци не подала виду, что это заметила. Она дала Грегору сорок долларов и большую миску тушеного мяса для всей семьи. Когда он уходил, она обернула его шею еще одним шарфом, приговаривая: «У меня столько шарфов, ими можно лошадь запрячь!» Как будто она умела запрягать лошадь. И где она в наше время видела лошадей?
Миссис Кормаци всегда так поступала. Он еще ни разу не ушел от нее с пустыми руками.
Вернувшись домой, Грегор, улучив момент, остался на кухне с папой и показал ему письмо Викуса. Папино лицо сделалось тревожным.
— Что это за «Пророчество крови»? Ты знаешь о нем? — спросил он.
Грегор молча протянул ему свиток. Он уже обтрепался в кармане и даже местами порвался.
— И давно он у тебя? — тихо спросил папа.
— С Рождества, — ответил Грегор. — Я не хотел… не хотел волновать тебя.
— Я буду волноваться гораздо сильнее, если узнаю, что ты скрываешь от меня важные вещи, — сказал папа. — Больше так не делай, ладно?