В любом случае Грегор не собирался сейчас вызывать ее на разговор, даже если Люкса только этого и ждала.
Когда Босоножка наконец наелась, Грегор решил искупать ее. Купание в основном заключалось в том, что, взяв ее на руки, он вместе с ней погружался в воду — сестренка была слишком слаба, чтобы плескаться в водичке. Но все же он не сомневался, что купание пойдет ей на пользу. Когда вынес ее из воды, он переодел Босоножку, соорудил ей из одеяла гнездышко, и она тут же провалилась в сон. А он постирал ее одежки, а когда разложил их сохнуть на каменном плато, почувствовал ужасную усталость, вытянулся рядом с Босоножкой — и отбыл в страну Морфея.
Грегор понятия не имел, сколько он спал. Проснулся же он от шума. Живоглот кричал на Коготок. Она так и лежала без движения с того самого момента, как ее вытащили из зыбучего песка. Она не пошевелилась даже тогда, когда ее подтащили к озеру. Хэмнет поил ее водой — но добрая половина воды пролилась напрасно. К еде она не притронулась. И не сделала попытки искупаться, поэтому шерсть ее все еще была в песке. Словно воля к жизни закончилась у нее там, в зыбучих песках, с последней попыткой вырваться оттуда. А теперь отчаяние вновь одолело ее, не оставив места для других чувств.
— Давай же, Коготок, вставай! Ты должна избавиться от этого песка поскорее! — приказал Живоглот.
Она никак не отреагировала. Он попробовал еще и еще раз привлечь ее внимание — но тщетно. Тогда Живоглот зарычал:
— Отлично! Если ты и дальше собираешься здесь валяться, я сам тебя помою! — с этими словами он схватил ее за загривок и швырнул в озеро.
Коготок задергалась, вращая глазами, словно пытаясь понять, где она и что происходит, и попыталась выбраться из озера, но он опрокинул ее обратно.
— Быстро приведи себя в порядок! Расчесывайся! Вода не может добраться до твоей шкуры через этот песчаный панцирь! И ты должна когтями соскрести с себя песок — пока у тебя лапы не окаменели! — орал Живоглот.
Но Коготок осталась безучастной, теперь она просто лежала в воде, уже не делая попыток выбраться на сушу. Живоглот грозил ей всякими карами и даже пообещал откусить ей ее необыкновенный нос, но тут вмешался Грегор.
— Перестань! — сказал он.
— Э-э-э-э… Как ты сказал? Прости, я не расслышал! — удивился Живоглот.
— Перестань! Оставь ее в покое. Ей плохо — ты можешь это понять?
— Вот что я тебе скажу, доблестный воин. Потом, позже, когда мы все будем в безопасности, я постараюсь быть более приятным. Нет, я обещаю быть самым милым на свете! Но сейчас, в этот момент, я не могу позволить себе быть добреньким, — ответил Живоглот. — Она умеет драться, а мы поминутно рискуем попасть в западню здесь, в Виноградниках. Она нужна нам всем! Кто прикроет меня в случае чего? Младенцы? Раненая летучая мышь? Таракан? Пацифист, не желающий и слышать о драке? Или, может, отмороженный яростник, а? От вас нет никакого толка! А Коготок… Она почистит свою шерстку, если я крепко ее хватану. А если не станет — я сам вычищу ее, но не обещаю, что она при этом ничего не почувствует!
И он осклабился, словно собираясь ее укусить. Тогда Грегор сжал в кулаке сливу, которую верный Темп принес для Босоножки, и запулил этой сливой Живоглоту между глаз.
Живоглот смотрел на него, будто не веря, что это произошло на самом деле.
Ему не было больно — Грегор и размахнуться-то не сумел, да и слива была небольшая.
Но Живоглот был поражен — редко кто отваживался дать ему отпор.
— Что это было? — спросил он, моргнув.
— Я сам займусь ее шерстью, — сказал Грегор. — Я сам ее вычешу.
Он достал расческу, что дала ему для Босоножки Далей, и направился к безучастному существу, которое за все это время даже не пошевелилось.
— Ты?! Ты ее вычешешь?! — И Живоглот расхохотался.
— А что? — с вызовом повторил Грегор.
Ему приходилось вычесывать собак, это дело нехитрое.
— Ну, я хочу на это посмотреть! — протянул Живоглот и устроился поудобнее на берегу.
Коготок даже не пошевелилась, когда Грегор вытаскивал ее из озера. Пока она плавала там, в воде, самые большие затвердевшие куски песчаного панциря отвалились, и все же до ее шкурки добраться было нелегко. Грегор не знал, с чего начать. Во-первых, она была гораздо крупнее любой собаки из тех, что он в своей жизни встречал. А во-вторых — она была мокрая.