— Стало быть, надо приготовить пудинг? С названием в честь оперной певицы? — уточнил Ринсвинд. — Такова, говоришь, традиция?
— Ага, и ты уж Чарли не подведи, друг. Он же не виноват.
— Ну что ж…
Ринсвинд задумался о пудингах. В общем и целом пудинг — это фрукты со сладким кремом. Ну, еще иногда печеная прослойка. Проблемы, с его точки зрения, не было.
— Будь спок, — утешил он. — Сейчас что-нибудь состряпаю.
Внезапно в кухне воцарилась полная тишина. Все повара и поварята, прежде деловито сновавшие каждый по своим делам, замерли и воззрились на него.
— Начнем с начала, — продолжал Ринсвинд. — Что у нас есть из фруктов?
— В такую позднотищу мы, кроме груш, ничего не нашли.
— Будь спок. А как насчет крема?
— Тоже есть, ясен перец.
— Отлично. Так как там зовут эту вашу дамочку?
Над кухней угрюмой пеленой распространилась тишина.
— Она примадонна, — мрачно заявил один повар.
— Хорошо, хорошо. И как ее имя?
— Э-э… в этом-то, видишь ли, и проблема, — покачал головой другой повар.
— Почему?
Думминг открыл глаза. Воды утихомирились — по крайней мере, сейчас море выглядело спокойнее, чем прежде. Вверху даже проглядывали клочки чистого синего цвета, хотя облака пересекали небо так, будто каждое из них заручилось услугами собственного ветра.
Во рту был такой вкус, словно там совсем недавно плавили олово.
Кое-кто из волшебников тем временем сумел приподняться на колени. Декан нахмурился, снял шляпу и выудил из нее крабика.
— …Хорошая лодка. Просто отличная, — пробормотал он.
Зеленая мачта уцелела, хотя лист-парус заметно потрепало. Однако суденышко продолжало довольно бодро идти против ветра, дующего со стороны…
…Континента. Который возвышался неподалеку красной, поблескивающей под вспышками молний стеной.
Чудакулли, покачиваясь, распрямился и указал на континент.
— Совсем немного осталось! — воскликнул он.
И тут декан не выдержал.
— Я по горло сыт твоей тошнотворной жизнерадостностью! — рявкнул он. — Так что лучше заткнись!
— Вообще-то, я твой аркканцлер.
— Это мы еще посмотрим, какой ты аркканцлер!
Думминг заметил, что в глазах декана начал разгораться зловещий огонек.
— Сейчас неподходящее время, декан!
— И вообще, на каком-таком основании ты здесь распоряжаешься, а, Чудакулли? И аркканцлером чего именно ты являешься? Незримый Университет даже еще не существует! Скажи ему, главный философ!
— Захочу — скажу, захочу — нет, — презрительно фыркнул тот.
— Как это? Что это значит? — взвился декан.
— Я не считаю себя обязанным выполнять твои указания, декан!
Когда минутой позже на палубу вылез казначей, лодка уже ходила ходуном. Трудно сказать, на сколько именно фракций раскололся преподавательский коллектив (каждый отдельно взятый волшебник уже сам по себе фракция), но в общем и целом волшебники разделились на два противоборствующих, хотя и весьма шатких альянса.
Гораздо позже, когда Думминг Тупс восстанавливал ход событий, его крайне поразил один факт: никто даже не подумал прибегнуть к магии. Волшебники привыкли жить в атмосфере, в которой разящее слово наносит много больше вреда, чем волшебный меч. Они знали, что правильно составленный циркуляр бьет не хуже огненного шара, зато куда дольше. Кроме того, посохов под рукой ни у кого не оказалось, как и подходящих случаю заклинаний. Таким образом, проще было орудовать кулаками, хотя волшебники дерутся весьма своеобразно: демонстративно и яростно размахивая руками и одновременно стараясь держаться от противника как можно дальше.
Вечная улыбка казначея сразу слегка поблекла.
— Мои результаты были на три процента выше твоих!
— И откуда такие сведения, декан?
— Когда тебя назначали аркканцлером, я заглянул в бумаги!
— И решил поднять этот вопрос через сорок лет?
— Экзамен есть экзамен!
— Э-э… — начал было казначей.
— Надо ж быть таким мелочным! Но что еще ожидать от студента, у которого отдельная ручка для красных чернил!
— Ха! Зато я не проводил дни в пьянстве и азартных играх! И не прогуливал!
— Ха! А я всем этим занимался, да, и благодаря этому узнал жизнь! И это не помешало мне иметь почти такие же хорошие отметки, как у тебя, несмотря на то что на экзамен я пришел в состоянии первосортного похмелья, ты, раздутый от самомнения мешок сала!