– Что ты тут делаешь? – спросил Джек и поднял копье так, чтобы человек его видел. И тот кивком показал: видит.
– Тебя жду.
– Зачем?
Человек поднялся и сделал шаг. Ботинки его громко скрипели, но чудилось – скрипят кости человека.
– Не подходи!
– Иначе ты меня ударишь? – Варг склонил голову к плечу и потер шею. – Ты как-то слишком уж агрессивен. Бросаться на все, что у тебя вызывает страх – не самая удачная стратегия.
– Я тебя не боюсь!
– Неужели? Ты лжешь Джек. А в этом месте не принято лгать. Оглянись. Все эти люди думали, что раз уж они пришли сюда, то непременно займут трон Хель. И станут владеть Ниффльхеймом.
– А на самом деле?
Нельзя верить Варгу.
Почему?
Потому что нельзя.
– На самом деле они садились и умирали. Но не сразу. И не до конца, – Варг оказался рядом. От него несло по?том и тиной, еще морем с его йодистым гниловатым душком. И городскими дымами. – Хочешь узнать, насколько хватит тебя, Джек? Сто лет? Двести? Триста? Твоя душа накормит Хвергельмир, а он вернет тепло в потоки, которые оживят Ниффльхейм. Знаешь, что особенно интересно? Числа. Двенадцать потоков. Двенадцать пар нервов, которые выходят отсюда…
Палец Варга коснулся Джекова лба.
– …и ведут в тело. А потоки выходят из Ниффльхейма, но соединяют его с высшим миром. Это как сшить тело и голову. Попытка интересна, но бессмысленна, если перебит позвоночник. Она лишь продлит агонию. А это жестоко.
– Ты… ты лжешь!
– Я? Зачем? – Варг развернул Джека и подтолкнул к ступеням. – Если не веришь – иди.
Джек остался на месте. Он смотрел на людей, ставших украшением ледяного дома, а те смотрели на Джека.
Это не правда! Это не правда…
– Правда, – говорит Варг.
– Кто ты такой? – Джек отбегает к самым ступеням, прижимается к горе и копье выставляет. – Кто ты и что тебе от меня надо?
– Ты.
Варг сует руку за пояс и вытягивает веревочку. Тонкую красную веревочку, на которой завязан узел. Веревочка падает к ногам Джека.
– Бери. Развяжи.
– Что это?
– Твоя память. Если ты, конечно, не боишься вспоминать.
– Я не боюсь…
Просто Джек не хочет. Отсутствие желания – это совсем не то же самое, что страх. Но пальцы уже тянут веревку. И узел, казалось, затянутый столь туго, что в жизни не развяжется, распускается сам.
Ничего не происходит.
Совсем ничего.
Только потолок Хельхейма вдруг становится черным и плавится, распуская косы дождя. Капли барабанят по рукам и куртке, оседая на рукавах серебристыми шариками. Шарики же катятся в складки и стекают уже на землю.
В Хельхейме не было земли…
И травы, высокой, мокрой, с пухлыми корнями, в которые забивается грязь.
– Нам надо спешить. Нам надо спешить, – повторяет кто-то и тянет Джека.
Джек упирается ногами в землю, но кроссовки скользят. А женщина останавливается, поворачивается медленно, неуклюже и повторяет:
– Нам надо спешить.
Прическа у нее нелепая. Волосы нарастают башней, на которой не держится капюшон. Женщина то и дело поправляет его, но видно – ей непривычно в этой нелепой куртке, слишком просторной даже для нее. Рукава длинны, и постоянно съезжают, потому что манжеты на липучках ненадежны. И женщину это злит.
А Джеку нравится. Она держит его крепко, и когда рукав съезжает совсем, то собственная рука Джека, пусть и зажатая в крепких пальцах, словно бы проваливается в теплую нору.
Второй вот руке холодно. Джек прячет ее в карман, но тогда идти неудобно – он начинает спотыкаться. А женщина идет быстро, и Джеку приходится почти бежать за ней.
И еще дождь идет. Плотный-плотный, частый-частый.
Под ногами хлюпает. Кроссовки промокли. Носки тоже. И джинсы воды набрали, прилипли до самых колен, и широкие калоши при каждом шаге неприятно ударяли по лодыжке.
Джек устал.
Ему хочется домой и в постель, чтобы под одеяло и с головой. Нет, Джек не боится темноты и чудовищ, потому как знает – все это выдумки – но ему просто нравится лежать под одеялом и сочинять всякие истории. Как будто бы Джек – вовсе не Джек, а…
Кто?
Кто-нибудь. Волшебник. Или разбойник. Или пират, но, конечно, добрый и справедливый, такой, который накажет злых, а добрым поможет. Или вот рыцарь еще, чтоб с драконом на щите. Драконов Джек любит, но в дожде, ночью, о них совсем не думается.