Последние отзывы

  119  

— Она отказала тебе?

— Нет. Согласилась. Мы сбежали. Мы были так молоды и надеялись, что если обвенчаемся, то нас оставят в покое. А оказалось, что венчание ничего не значит. Священник получает кошелек и отрекается. Запись в церковной книге исчезает. Брачный договор с нею. Моя молодая жена после разговора с отцом твердит, что долг ее — повиноваться воле родителя. И она по-прежнему меня любит, она будет ждать, она верит, что… проклятье!

Дайтон пнул железяку, которой угораздило попасться на его пути. Кажется, собственный рассказ привел его в бешенство.

— Знаешь, что я сделал? Я пошел к твоему папаше. Он ведь учил меня. Любил приговаривать, что я талантливый, а у тебя и братца твоего нет и десятой части моего ума. И я подумал, какого дьявола? Если так, то помоги! Ты ведь сам называл меня третьим сыном!

И мы все-таки встречались. Я вспомнил бледного юношу с диковатыми повадками, с которым однажды довелось провести два часа в отцовском кабинете. Юноша пытался втолковать мне основы алгебры. Я думал о том, что Эмили тоже в Сити, и снова был невнимателен. Кажется, тогда меня обозвали тупицей.

— А твой папаша ответил мне, что я, безусловно, надежда и опора страны… когда-нибудь в будущем. И я не должен до наступления этого будущего хотеть чего-то, что выходит за пределы дозволенного. Смирись, сказал он. И будет тебе счастье!

Выражение лица девочки меняется, глаза открываются и рот тоже, выпуская стаю пузырей. Они летят к крышке капсулы и липнут к стенкам.

— Вам следовало… — начала Минди, и Дайтон, дернувшись, подскочил к клетке, ударил рукоятью по пальцам. Минди с визгом отпрянула.

— Прекратите!

— Иначе что? — он повернулся ко мне. — Ты меня остановишь? Благородно станешь под выстрел и умрешь с чувством выполненного долга? Или станешь уговаривать? Скажешь, что надо было послушаться. Стоило поработать во благо правительства и Королевы. Лет пять и мне присвоили бы рыцарские шпоры. А еще через десять даровали бы право на титул наследуемый…

— Долго? — я говорил и смотрел ему в глаза, больше всего опасаясь, что протянувшаяся между нами нить порвется, и тогда Дайтон вновь вспомнит о Минди.

Или об Эмили.

Сколько уже отмерил его хронометр?

— Скорее бессмысленно. Ее отец имел весьма определенные планы. Мне оставалось надеяться, что я успею раньше. Тогда я еще не думал про все это. — Френсис взмахнул рукой. — Я лишь хотел быть рядом со своей женой. Я отправился туда, где мог быстро и дорого продать единственное, что имел — свою голову. И у меня получалось. Я работал. Мне платили. Пожалуй, это было хорошее время.

Я не должен испытывать жалости к Дайтону. Он — убийца. И та несчастная, что лежит на препараторском столе, — одна из многих.

— Я писал ей письма. Она отвечала. Редко — ведь за ней следили. Прятали. Только вот прятали ненадежно, если она встретила тебя!

Тычок дула в грудь выбил зарождающуюся жалость. И дальнейшие объяснения потеряли смысл.

— Если вы говорите об Ольге…

— Да, чтоб тебя! Я говорю об Ольге. О моей Ольге. И о том, — он вдруг изменил голос, передразнивая распорядителя, — что князь Дориан Фредерик Курт фон Хоцвальд-Страшинский имеет честь объявить о своей помолвке… Ты ведь даже не спросил, нужен ли ей!

— И весьма сожалею об этом, поскольку…

…найдись во мне смелость задать вопрос и выслушать ответ, который я читал при каждой встрече в Ольгиных глазах, все сложилось бы иначе. Для нее. Для меня. Для Дайтона.

И для многих иных людей, случайно втянутых в воронку его ненависти.

— Ты ведь хуже, чем ничтожество. Ты — посредственность. Серое пятно на серой стене. Ни желаний, ни мечтаний, ни талантов. Ничего! Я превосхожу тебя во всем, кроме треклятого титула, который даже не твоя заслуга!

Он шагнул влево, и я вынужден был сделать шаг вправо. Этот танец рано или поздно закончится, но пока можно потянуть время.

И Минди определенно что-то задумала. Я ее не видел, но молчание ей было не свойственно.

— Я понимаю, насколько вам было больно. Но почему Эмили? Вы могли бы убить меня.

— Я хотел, — Дайтон остановился у стола с телом. — И хочу. И убью, но позже. Еще слишком рано. Полчаса.

Полчаса — это целых тридцать минут жизни. И хронометр в руке Дайтона выглядит более опасным, чем пистолет.

— Насколько я знаю, тебе доводилось посещать врачебные курсы. Потому прошу, инструмент все еще ждет. А час — не так и много.

  119