Последние отзывы

  92  

Наэвен бежал вперед, перепрыгивая через горы трупов. Его гнал не страх, а опьянение — опьянение свободой, бегством через холмы в те блаженные времена, когда человек одним прыжком мог преодолеть каньон шириной в несколько десятков шагов. Три стрелы вонзились ему в спину. Одна попала в кость и отскочила. Но не две другие. Ишвен рухнул на землю и больше уже не поднимался.

Окоон схватил лежавший на земле меч и, держа его прямо перед собой, отступил. Звон стрел, ударяющихся о щит. Он хотел обернуться, но стрела вонзилась ему в руку, и он упал на спину. Далеко отбросив щит, он зигзагами побежал к центру площади. Жар был таким сильным, что у него все дрожало перед глазами, и он подумал, что еще чуть-чуть, и он ослепнет. Но он продолжал бежать. Увидевший его всадник бросился за ним.

Шай-Най умер так, как всегда мечтал. Вражеский клинок снес ему всю левую часть лица вместе с ухом, но он этого не почувствовал: боли уже не было. Гвардейцы в ужасе увидели, как он поднялся и с пустыми руками и странной улыбкой двинулся на них. Кровавая улыбка — еще несколько шагов. Ему в сердце вонзился десяток стрел, и он перестал дышать, даже не заметив этого.

* * *

— Где остальные? — спросил Лайшам, тряся Ирхама за руку.

Нога у акшана была в крови, а лицо все измазано липкой сажей. Варвар моргнул и помотал головой.

— Грязная свинья! — продолжил вождь варваров, переводя взгляд на дворец. — Какими же мы были наивными. Попались в ловушку, как дети.

Они были на другой стороне площади, в маленьком переулке, выходившем на более оживленную улицу. К Большой Эспланаде стекались тысячи обезумевших горожан с ведрами воды, одеялами и прочими полезными вещами, но на них, казалось уже никто не обращал внимания. Пожар удалось локализовать. Пламя продолжало бушевать, но начался дождь. Фонари отбрасывали на мостовую золотые блики. Удары грома. Ночь стала оранжевой.

— Пойду попытаюсь разыскать других, — сказал Лайшам. — А ты иди к нашим солдатам.

— Что ты собираешься делать?

Варвар поправил завязки на шлеме.

— Мы возьмем дворец штурмом. Я отыщу Императора и заставлю его встать перед жителями города на колени и признаться в своих преступлениях. После этого я убью его. И мы покинем Дат-Лахан.

— Ты серьезно?

Акшан тут же пожалел о своем вопросе.

— А как же сентаи?

— Это не наш мир, Ирхам. Мы уйдем по ту сторону гор.

— Что?

— Ты слышал. Мы покинем эти проклятые земли, друг мой. Мы не в силах победить сентаев. Их слишком много, и они слишком сильны. Их создали азенаты: так пусть захватчики исправят ошибки, которые совершили. Если сумеют.

Ирхам на минуту задумался, поглаживая бороду. Вдруг его лицо озарилось.

— Ты совершенно свихнулся, — радостно объявил он. — Никто еще никогда не переходил Вечные горы. Но я согласен с тобой: в этой части Архана нам больше делать нечего. Я пойду за тобой, Лайшам. Как всегда, — закончил он, кладя руку на рукоять меча.

Воины вышли из переулка и смешались с толпой взволнованных горожан, направлявшихся к Большой Эспланаде. Колокола монастыря пробили два. Азенатские всадники, видимо, давно уже уехали. Вождь варваров прошептал на ухо своему помощнику какие-то указания, и воины разделились: Ирхам направился в нижнюю часть города, а Лайшам — к дворцу.

Дождь, который теперь уже лил как из ведра, не сумел развеять ужасный запах. Сотни горожан с импровизированными масками на лицах складывали на телеги обгоревшие тела тех, кому не удалось спастись от огня. Семь, а может быть, и восемь тысяч девушек погибли за несколько десятков минут. Размокшие остатки необъятного гобелена: подвиги азенатов — почерневшие, рваные, обугленные — теперь валялись в лужах. Завтра, уже, может быть, через несколько часов здесь будут сентаи. «На этот раз Империи конец», — думал Лайшам, поднимаясь по ступеням дворца под непонимающими взглядами стражников.

«На этот раз Империи конец».

* * *

— Искупление! — что есть мочи кричал человек посреди площади. — Искупление! — кричал он, срывая рубашку, тряся разметавшимися волосами и бешено вращая глазами, — зло всегда жило в нас, и теперь настала пора встретиться с ним лицом к лицу!

Он бил себя в грудь, падал на колени посреди гор трупов, и никто, казалось, его не слушал, но слова его поднимались к самым высоким окнам императорского дворца, и Император Полоний, хихикая в темноте, подпевал им в такт.

— Искупление, искупление, — мурлыкал он, глядя, как его народ копошится на Большой Эспланаде, и слезы стекали у него по щекам.

  92