Особенно,... 
37 
— Ты осталась, а он освободил твоих брата и сестру?
— Да, райгрэ. — Еще тише.
— И твои родичи знали об этой сделке?
— Да, райгрэ. Мне позволено было написать письмо. — Уже почти шепот.
— Твои родичи хотели, чтобы ты умерла?
— Да, райгрэ. — Еще немного, и она заплачет. Семнадцать ведь только, пусть и выглядит старше. — Я… испугалась. Если бы был яд, чтобы просто заснуть… чтобы не больно. А я боюсь боли.
Она не шелохнулась, позволив подойти близко. Зауженный подбородок, челюсть тяжеловата, но губы крупные, вишневые. Мягкие. Глаза того особого лилового оттенка, который получается, если смешать ртуть и свинец.
— Это нормально — бояться боли. — Виттару неудобно под этим взглядом. — И стыдиться тебе нечего.
Она выжила. Не сам ли Виттар учил щенков, говоря, что главное для солдата — это выжить? А цена — вопрос третьестепенный. Так чем же этот ребенок хуже?
— Также не следует опасаться, что я причиню тебе вред.
Она ведь знала, чем закончится разговор с родичами. И ждала. Его возвращения. Гнева. Наказания. Смерти, которая шла по следу, но вчера отступила…
— Я сдержу свое обещание, но хочу, чтобы ты мне помогла.
По глазам не понять, о чем она думает.
— Этому дому нужна хозяйка. Справишься?
Робкий кивок:
— Я… постараюсь, райгрэ.
И все-таки в идее короля что-то есть… Предложи Виттар прямо сейчас отправиться в спальню, девчонка подчинится. И сделает все, чтобы Виттару угодить. В конце концов, разве не в этом состоит прямой долг женщины?
Виттар и вправду не станет ее обижать.
Он даст время отойти. Оглядеться.
Поверить, что здесь безопасно.
И привыкнуть к нему. Если уж заводить любовницу, то не такую, которая боится лишнее слово сказать…
Отражение за слоем пыли кивнуло: в целом оно было согласно. Оставалось уточнить кое-какие детали. Например, придется ли эта девчонка по вкусу самому Виттару.
Выяснить это несложно.
Глава 10
ПЕРЕМЕНЫ
Торхилд знала, что ей нельзя возвращаться. В своем письме дядя четко объяснил, как следовало поступить. А она струсила. Сидела, читала, перечитывала и трусила.
Нож ведь был, Макэйо нарочно оставил его, мол, пусть Торхилд сама решит, чего ей хочется. И она решалась… минут десять. То тянулась к ножу, трогала костяную его рукоять, то руку отдергивала. Совсем было осмелилась, приставила лезвие — длинное, острое — к груди… и поняла, что не сможет.
Она боли боится!
С детства!
И нож выпал из руки.
— Правильно, — сказал тогда Макэйо, поднимая его. — К чему умирать? Жизнь любить надо. Радоваться. И я обещаю, что буду добр к тебе.
В какой-то мере он сдержал слово.
— Сначала тебе будет плохо, но потом привыкнешь.
И он оказался прав: постепенно Торхилд привыкла. К комнатам, из которых нельзя выходить, к немым слугам, к удивительным вещам — самым разным, собранным со всех уголков мира, но бесспорно прекрасным, ибо Макэйо умел ценить красоту.
— Я собираю редкости, — признался он как-то. — Такие, без которых мир обеднеет. И разве моя коллекция не чудесна?
Живые кристаллы в хрустальном шаре. И мраморная дева, поднятая рыбаками со дна морского, источенная временем, но все еще красивая. Обсидиановые клинки, рожденные на дне вулкана. И трубка с тонким, длинным, в полтора локтя, мундштуком из кости доисторического зверя. Трубку украшала резьба — тысяча крохотных картин, разглядеть которые получалось лишь под лупой.
Веера, картины, камни. Кубки из поющего стекла.
Или вот Тора.
Макэйо заботился о своих редкостях. Но он исчезал, порой надолго, и оказалось, что одиночество куда страшней его внимания.
Единственным спасением стали книги.
Библиотекой ей разрешено было пользоваться. И музыкальной комнатой. И студией со стеклянными стенами. Торхилд приходила даже не затем, чтобы рисовать, просто садилась у окна, не смея касаться отполированной поверхности руками, — Макэйо не выносил малейшего беспорядка, — и смотрела на лес, думая о том, как однажды до него доберется. Она не замышляла побег, понимая, что бежать ей некуда, но лишь представляла себе свободу. Такую близкую и совершенно невозможную.
Получила.
— Прости, дорогая, — Макэйо Длинный Шип говорил ласково, — но я не могу взять тебя с собой, как не могу остаться. Я буду помнить о тебе, обещаю.
37 
